Добавить в избранное


Рекомендую:

Анонсы
  • Влечёт за МКАД очарованье >>>
  • Погружаясь >>>
  • На день 7 августа 2013 >>>
  • МИГ >>>
  • Записки машиниста (со стихами автора Эрнеста Стефановича и ссылками) >>>


Новости
Издана СТЕПЕННАЯ КНИГА родовых сословий России. На с.... >>>
30 марта 2013 года Княжеский совет всея Руси... >>>
Буклет о друге -- Светлане Савицкой >>>
читать все новости


Произведения и отзывы


Случайный выбор
  • По слову Христову  >>>
  • Сидячая работа  >>>
  • Локомотивы, на которых работал  >>>

Рекомендуем:

Анонсы
  • Ничего особенного >>>
  • Во славу дома твоего >>>
  • ШАМБАЛА >>>
  • Сидячая работа >>>
  • Список авторских изданий >>>




Банерная сеть
"Гуманитарного фонда"

Замечательное чтение (номинация Русской премии)

 

Замечательное чтение 
 
УДК 882 – 7
С79 Стефанович  Эрнест Александрович
Замечательное чтение: малая проза (сатира и юмор). – 2010. 137 с.
 
                  
Литературно-художественное издание
 
 
 
Замечательное чтение – не только и не столько потому, что оно по С. И. Ожегову – исключительное по достоинствам, выдающееся. А потому, что замечается в нем иной этимологический смысл – от глагола "замечать".
 Чтение творческое – с переживанием и сопереживанием, когда не замечать занимательные нюансы слов и сюжетов органически невозможно. Читающий не формальный потребитель чтива, но ироничный, доброжелательный соавтор пародий (греч. переделка, параллельное пение, наизнанку, наоборот).
Насколько автору удалось «впараллелить» изнанку в оборот своих опусов, судить все новым и новым читателям. Он заметил и написал об этом так. А Вы?
 Так дай Бог всем чтущим душам, чтобы замечатки становились все замечательнее!
 
 
 
 
 
 
 
 
                                                                   ©Стефанович Эрнест Александрович, 2010
         Слово "писатель" происходит от глагола "писать", а не от иного какого глагола… Есть еще особый сорт писателей. Это так называемые юмористы. Они пишут для того, чтобы читатели плакали, или сами, когда пишут, плачут: писать им не хочется. Несчастный народ юмористы. Даже когда зубы болят, должны писать веселое. О. Вишня
 
 
Живописание живописца
неординарное прочтение книги Л. Байрамовой –КУРБЕ: очерки биографии и творчества незаурядного и самобытного французского художника ХIХ в… – когда ЭССЕ означает: Экспозе С Сатирою Едины –                                         
                                                                                                        Он стал художником.
                                            Всю жизнь не мог скрывать
                                                                                                                                         Того, что очевидно:
                                                                                                                                                        Хорошую картину жалко продавать,
                                                                                                                                                        Плохую – очень стыдно!
 
     За сорок недель до рождения Гюстава Курбе его уже довольно ясно срежиссировал отец Режис. Тем не менее, матери вдруг приспичило лезть за сыном в капусту посреди новогодней ночи. И в такой темноте, что никто не увидел, произошло это событие до или после нуля. В довершение всего отец уже квасил с друзьями – и не только капусту…
Поэтому рождение младенца стали отмечать дважды в год. А потом и вовсе биографы все перепутали, малотрезвенно сойдясь на дате рождения десятого чтиюня, а тридцать первое гдекабря сделали числом смерти!
Первое, что натурально увидел Гюставчик, была довольно не бесплатная акушерская помощь, понятно, кверху ногами. Происходил очередной рост продолжительности жизни, поэтому не по дням, а по часам начал расти и плод родительской любви, даже некоторое малое время – без отрыва от пуповины. Несмотря на то, что выскочил не с той ноги, его своевременно и ухватисто спеленали и бережно, словно снаряд, уложили на хранение к друзьям по счастью.
С родительницей он познакомился, когда она вдруг зажала ему нос, чтобы новоявленный гений распахнул рот и начал всемирно известный процесс питания.
К его удивлению, при обмене веществ никто никого не обманул, а родителей вообще не выбирают. Может, и было в его матери что-то такое, не очень разумное, зато доброе и вечное, и щекотное.
Казалось, что теперь коротай время соской, смотри да впитывай. Оказалось – не казалось.
Не все так просто в жизни, а в жизни великих – тем более. Фамилия его отца была Courbet. Гюставу она не нравилась, но беззащитного ребенка заставили взять ее себе.
И тогда впервые у него появился страх. Перед жизнью, перед сильными мира сего родными – Жаном, Дезире и другими, которые сначала швыряли капустные кочерыжки в невиновного аиста, а потом потребовали, чтобы их называли членораздельно, а не слюняво гукали в ответ.
Прикрепленный к семье аист с той поры уже никогда не доставлял никого до дома, а недоношенно бросал в капусту.
В довершение общелюдских начал питания женщины фермы Франш-Конте близ Орнана взяли и собственную моду приставать к ребенку с непонятками:
– А-а-а-а!
– Пись-пись-пись!
Водили пальцами по деснам и совали туда ложку, приговаривая:
– Ам-ам!
Дальше – больше. Вплоть до того, что, наконец, в процессе обогащения себя всеми знаниями, которые выработало человечество, Гюстав Курбе испытал то же чувство одиночества, которое позже стало присуще основоположнику экспрессионизма Эдварду Мунку. Окружающие различали только три цвета красок: белая, зеленая и засохшая.
Когда неистово орущего индивидуя поставили в безвыходные условия глухого угла комнаты смеха, на прилегающих стенах плача появились его первые этюды – не маслом или акварелями, но более естественными возрасту консистенциями.
Сельский аптекарь, подняв палец, картинно рецептировал:
– Агвентум каки!
– Солюциум ссаки!
Именно! Это были работы "Крик" и "Голос", положившие начало циклу "Серьезно писать стыдно". Обсуждения продолжались и в диалогической струе:
– Писать – как пúсать!
– Так не сложно?..
     – Когда терпеть аж невозможно!
Жаль, но последующие шаги Гюстика не позволили продолжить ыпрекрасно начатый видео-аудио-ряд портретного скотства.
Что делать, если на роду написано с грубыми ошибками?
Что мог намалевать Малевич, который учился беспредметному искусству по учебнику геометрии, кроме трех "Черных квадратов", и ко всем картинам приставлявший их вместо подписи?
Или – нагромоздить Пикассо, обожавший в кубовой играть в кубики?
А что накромсал неласковый Веласкес, который любил препарировать разных зевномодных и слепопитающих и, – по воспоминаниям Ивана Николаевича Крамского, – поэтому писал обнаженными нервами?
– Ой, на фиг столько буквочек?! – ужаснулся младший Курбе, впервые развернув выцветшую газету.
– Весь в отца пошел, – зашептались домашние.
Оказалось, не пошел… в отца, а только в цветную рисовальную школу в Безансоне. Где маэстро Шарль Флажуло ежедневно, сколь мог розговито и гибко, развивал дитя.
Вскоре обнаженный Гюстик звонко, будто в пустой таз, изливал в произведения неповторимые потоки не только нервной, но и других систем.
Потому, наверно, и стоял в искусстве очень высоко и одиноко, выделяясь настолько, что у него не было учеников. Пока не научился ходить по-настоящему.
И тогда, за много-много дней до грядущей сладкой славы, он ушел из жизни своих близких и недалеких людей в даль действительности. Почему? Просто, живописец рано понял, что сейчас, сегодня – это вовсе не жизнь, точнее, не настоящая жизнь, а лишь строительство будущей.
Поэтому он неустанно менял школы жизни и живописи. Когда они кончились, и от многих не осталось камня на камне, Курбе стал зрелым, по Ф. Ницше.
То есть вернул себе серьезность, которую некогда явил в детских играх, – простился с романтизмом в живописи и в неустанных поисках имени добрался до реализма.
 Во избежание и в итоге нарисовались: сначала картины "Раненый" и "Погребение в Орнане", а потом – автопортретные "Человек с трубкой", "Мужчина с трубкой" и харизматичные "Дробильщики шоссейных камней". Вот когда еще во Франции была заявлена проблема дураков и дорог! 
Путь к натурализму художник проделал уже с другими субъектами: "Крестьяне из Флажи, возвращающиеся с ярмарки", "Кюре, возвращающиеся с товарищеской пирушки»".
Далее: "Встреча", которая одновременно и "Здравствуйте, господин Курбе", и даже "Богатство, приветствующее гения", "Пожар" и, наоборот, "Море у берегов Нормандии" и реальная аллегория "Мастерская художника".
Последняя даже попала – кто бы мог в те времена подумать? – на обложку книги искусной авторши аж третьего тысячелетия Лилии Байрамовой!
Углубляясь в натурализменное творчество, мастер прикоснулся не только к изобразию обнаженщин из народа: "Веяльщицы", "Деревенские барышни", "Девушки на берегу Сены". Но к пробуждению и взаимной чувственности: "Уснувшая пряха", "Гамак", "Купальщица, спящая у ручья".
За каждой новой работой шли скандалы. Гюстава Курбе называли разрушителем всех приличий, а натуру на полотнах – грубой и безобразной. Его "Купальщицы" подверглись экзекуции хлыстом Наполеона III.
Вырисовывая фигурные композиции и отдельно внушительные фрагменты в сценах охоты и ню: "Травля оленя", "Девушка с попугаем", "Купальщица", "Женщина с пуделем", "Купальщицы", "Источник", – Гюстав пытался выдавать и речевые ландшафты:
– Я преодолел традицию, как хороший пловец переплывает реку: академики в ней тонут!
– Все течет, все из… меня… ется!
Но так настрадался и нанюнился при передаче голой действительности, что в сердцах оборотился и к ню-иронии:
– Не выпукливайся, кукла: я лишь выпукл, ты впукла!
     Понятственно, что, встречаясь с податливыми парижанками, Курбе естественно пришел к ненасыщенной фактуре мазка живойписи.
Однажды осенью так ненатурально долго насыщал чувственную цветовую палитру, стоя на коленях перед входом в натурщицу, что его осенило: "Весь народ – из одних ворот!"…
…Выйдя из них потрясенный, он лихорадочно набросал на холстах распахнуто голые шедевры "Спящие", "Обнаженная" и "Происхождение мира".
Да, да, последнее произведение даже не во всех каталогах упоминается.
     А ведь мастер кисти весьма натурально показал. Всем, кто хочет осмыслить "Происхождение мира" и другое ню, милости просим – загляните в здание бывшего вокзала Орсэ, Париж.
     Сogito ergo sum: мыслю, следовательно, существую. Декарт
     Coito ergo sum: совокупляюсь, следовательно, существую. Кто-то, менее известный…
     И снова Гюстав в поисках, и все чаще заканчивает их на дне бокала, который то ли сначала был наполнен до половины, то ли уже потом стал пуст – и тоже наполовину.
Курбе то уходил в себя, то искал в толпах свободно вопрошающих: "Кому нести, чего, куда"? – парижских коммунаров – своего состаканника Пьера Жозефа Прудона.                                            
Своего единомышленника, писателя и теоретика анархизма Гюстав изобразил на картине "Прудон и его семья". Ах, какая великая дружба связывала их!
Только начнет один, например, развивать тему:
– Буриданов осел… – как другой уже соглашается:
– Буриданов – козел!
Едва один поднимет два растопыренных пальца перед какой-нибудь торговкой на разлив, как уже другой проникновенно старой теперешнице объясняет:
– Да, это не – "Мы победим!"! А – "Два по сто!"
Но, в конце концов, художник и уходит, и теряется окончательно. Где он, что с ним?
Историю вершат моменты, когда свергают монументы, – и поговаривали, что вместе с деклассированными друзьями он так классно погулял на ломайской демонстрации 1971 года, что, декретно расправляясь в Комиссии изящных искусств Парижской коммуны с музеями, "один за всех, и все на одного" – сломал Вандомскую колонну. 
    Первая в истории диктатура пролетариата разогнала все злачные и живописные салоны, и безработные натурщицы с обольстительными фигурами речи: "Коммунары – кому надо?!" – и с широкими фибрами души и тела – тоже двинулись на улицы.
     Где был один разговор с теми, которым это было надо.  Других – в приличной одежде, которые не желали платить за сомнительное удовольствие, бунтарки, скрепя сердце и собственные развилки ног, кастрировали на месте. С порядочных сестер по декольте, но не по классу вожделения, срывали ценные висюльки и кружевные лифы.
     Но изгнанное правительство Луи Адольфа Тьера, жирующее в Версале, подсуетилось и с помощью прусских солдат организовало свое возвращение. Тут они и схлестнулись. На баррикадах. Где коммунары шли в последний и решительный бой, умирали, но не сдавались.
     Победительницами из борьбы с чужаками, но, оставаясь живыми, выбирались только натурщицы. И выбирали лучших, и брали охотно пленных, особенно за известные места, и после натуральной и денежной контрибуции отпускали восвояси.
     Интервенты, сломив сопротивление парижан, усеяли трупами бланкистов и сторонников Прудона не только Елисейские, но и другие мало-мальски известные поля в округе.
     Меж тем, над ними, как брехня гоняющихся за мухами терьеров, повисли речи оченевидцев.
     По их версии, версальские слон-терьеры наладили Гюстава Курбе кормить Прасковью Федоровну на нарах, а после обложения штрафом – ого-го-го! – в триста тысяч франков на восстановление буржуйной статуелы – и вовсе в Швейцарию…
 Рассказывали, будто гордый художник еще пытался как-то прыгать выше парика, переписывая свои же картины, но докатился до таких лишений, что нищие подавали. А его русский современник поэт Федор Николаевич Глинка писал, что у таких – "все колеса спрыгнуты с осей и каждому колесу хочется на чужой оси повертеться"!
      Однако его советы начинающим художникам-моменталистам были, как прежде, мудры и категоричны:
     – Не делай то, что делаю я.
     – Не делай то, что делают другие.
     – Если сделаешь то, что некогда делал Рафаэль, тебя ждет ничто – самоубийство.
     – Делай то, что видишь, что чувствуешь, что захочешь!
     Утверждали, – вопреки аксиоме, что здоровье не пропьешь, так он с честно полученным циррозом печени и с квитанцией о конфискации картин – в Ла-Тур-де-Пельц и упокоился.
     А как все было в натуре? Кто-нибудь знает?
За окном пусто, серо, не выразительно, и ничего, кроме будущего, не видно. Более того, ничего нельзя заметить написанного на замечательной стене стиля "Порокко" в мемориальной квартире живописца. Ничего – и на другой, третьей и четвертой. Тьма реакции.
Впрочем, ничего и не слышно. Ни самого начинателя натурализма Жана Дезире Гюстава Курбе, и ничего о нем. Где ты, мастер? Вязко висит на хищных орхидеях ушей тупая тишина. В ней – нет, как нет, нам ответа.
И только за углом кошмарно голосят все из себя в оптимизме и даже в себе ковыляющие клошары:
– Подходи, не ленись, покупай живопись!
     И что вы думаете? Однажды здесь среди нахалов (н. х. – неизвестных художников) видели картину кисти самого Курбе!
     Правда, автором картины оказался начинающий художник Аллон Занфан де ля Патри, охотно признавший, что картина действительно написана кистью мастера, которую подмастерье выменял у него несколько лет назад за четверть ведермута. И что характерно: картину никому не уступили. 
     До сих пор тычут всем фиги. В виде иллюстраций на страницах искусствоведческих книг, подписываемые именно так: фиг. 1, фиг 2, 3 и так и далее…
 
 
Притчастный веку клеветон
     – очарованного странника по железным дорогам, который впрок начитался сочинений про то, как Левша со товарищи – обуть заморцев обули, а железная блоха не только дансинг выкаблучивать, даже прыгать естественным макаром в длину и высоту перестала. Ни в ширь-ширину, ни в мал-ширинку. Зато гвоздя Европе заколотили!..
     Оный очарованно полежал-полежал на досадной укушетке и накармузькал. Оно, конечно, другой случáй, а с налогичными выражениями – про сталь и встречную виноватость…
 
     Теперь все это уже «дела минувших дней» и «преданья старины», хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать, несмотря на баснословный склад легенды…
     Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они вспоминают с гордостью и любовью… Н. С. Лесков
 
Построили в России первую железную дорогу. Паровозы, как до этого рельсы и протчие железные агромадности, заказали за гра­ницею. Пока же, при наличии отсутствия, груженные всякой дребезденью вагоны и маленькие тележки прокатывали по колесопроводу грустные лошадки.
То-то Козьма Прутков истинно посмеивался: "И при железных дорогах лучше сохранять двуколку"!
Но в один краткий Божий день месяца моктября все изменилось: другие, ломовые, лошади привезли на долгих платформах два черных, чисто вороненых, паровозика.
– И-го-го! – заржали раскованные железнодорожные лошадки. – Наконец-то отдохнем от материльно-производственных отношениев. Шутка сказать, все копыта остекливши, и хватит головой трясти. А пущай-от сии чужездранности с наше в упряжке попароходют, изводительность труда подымят!
– Браво! – запилищали, бросая вверх чепчики, счастлифые и тугокорсетные дамы. – Наконец-то будем опаздывать в грандеву не на смердящих клячах, а на заморских паровых дилижанцах, блестящей мечте самоуродков Стефенсонов!
– Ура! – закричал усатый панбарон Крейцкопф-Дымкевич, начинальник дровотуара между мыльнопильным и пеноваренным заводами. – Наконец-то я стану начальником железной дороги!
И только паровозики не радовались, потому знали – ужо предстережет их не просто тяжелая, но весьма ответствующая работа.
А пока их сполозили по ошкуренным бревнам прямо на ржавые рельсы, где под противным мел­ким дождем паровозикам стало холодно и одиноко. Тоже мокрый на своем недалеком пьедестале Аболон Полведерский, тот, из первых статуйных, а не рубленных Зарубом Цитадели, еще наибольше расстроил. Говорит:
– Правду баяли, что в энтим городу с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох!
На что паровозики дружно со своей четвертой стороны охнули в ответ и порешили: пока дров не наломаете, а никакого взаимно душевного тепла не дождетесь.
На другой день пришли четыре бородатых мужика. Предвозвышался над коими с аглицким бедантизмом голощекий спец в тужурном обличии и толстых щиглетах с железными набалдашниками, чтобы футы нигде ни на что не напороть.
Работники сей момент наломали сключительно тверезовых дров, накачали воды в ходуны-самовары и развели огни. Потом машинисты отнеслись к легкуляторам, а помощники рассимфонили медные топки до трубного светения, чтобы из винтелей и ссальников аж зашипел и заклубился пар.
На пар сбежались напарники, и закутанный в мерблюзию непромокаблю с новошитыми рыгалиями Крейкцопф-Дымкевич прокричал:
– Ну, с Богом!
И паровозики почимчиковали сцепляться с многосестными вагон-каретами. Голландные петербуржуйки и даже конягини Заголицыны да Бесстыжево-Рюмкины, и протчие многоважные господа уже предъявили платформенным кондукторам гравурные латунки, по названию билеты, и от сделавшейся от неудобствиев меланхолии взахивали под валдахинами в ожидацыи лучшей участи.
На дороге к той поре было две немалые станцыи по концам ее и один весьма пустонаселенный разъезд – посередке, называемый Сарским селом, по имени бывшей владелицы земли лифляндской бараннессы Сары. И тут с двумя переводными встрелками управлялся местного блаогородного происхождения встрелочник Лыконевяжный.
После уже, через время, начальствующие немцы прозвали его Флюгаркиным. Потому что первым поусердствовал прибить на свои встрелки металлические крылышки, от коих образовались зело удобные путейцам указатели – флюгарки.
Да, вот еще – сей довольно соразмерно сдал экзамен на должность. Залюбопытствовали:
– Расстояние между станцыями шесть верст пароходный бегунец одолеват за тридцать минут. Обсчитай, братец, с какой такой вскоростью гонит он по перегону?  
– Вопрос не из легких-с...
– Пожалуй, ага... из другой субстанцыи, из ума разжижения. Однако конфузиться нечего, всего репликацыи здеся – решить задачку с однем неизвестным...
– Дык-с, ваши благородия, спорить не смею и должен ответствовать, а токмо долбице умножения механической науки не обучен и со всеми известными не решу!
Сейчас меж мундирами цвета упавшей в обморок лягушки пошла понтировка чужеумными фразностями: мол, куда темному мужику далее супружней уложели, коя одна и есть его долбица умножения себе уподобных.
Тогда панбарон Крейцкопф-Дымкевич, сделав уединенцыю, словил осеннюю муху и с амбицыею вопросил:
– А разгадай, глюпы мужик, жива или нет уже сия истота у меня в кулаке?
– Ваше высокоблагородие, господин путейуправляющий, в сожалении, истинный на сей вопрос ответ никаких верояцыев иметь не достоин. Скажу – жива, вы раздавите муху. Скажу – нет, вы персты раскроете, она улетит... Все в ваших руках!
– О, тонки ремюзе, умны шеловек. Поверстать ему тугамент встрелочного штата да по оному – все гумаги нащет картузного и протчего вещевого удовольствия!
Перекрестился Лыконевяжный мужик: "Сто лет вам здравствовать и столько же на карачках ползать!" И вот ладит себе казенным выньструментом флюгарки, на рельсовом сугибе остряки всякие да полозья коломазью с олеонафтой для блезира мажет.
Глядь – бежит с шуйцевой руки паровозик с каретами из Санкт-Петербурга и приветливо посапывает. Лыконевяжный-Флюгаркин построил ему встрелку на проход и тоже привет эдак ручкой сделал. Паровозик ко всякому довольствию и пробежал себе.
Лишь воробьи, попрыгавши, удивительно огорчились: шуму и вони – не то, что после лошадок – много и густо, аж в нос не пролазит, а корму – никакого! Да обещавший целовальнику рассчитаться жизнью проходимец вздохнул: "Лучше поздно, чем никогда!" – и, глядя вслед господским каретам, решительно сложил голову на теплые рельсы.
Тут встрелочнику собственная без всякой мансипации баба узелок с харчишками доставила. Это который до се тормозком обзывают. Затем, что всякое дело сим тормозком тормозится. Тем паче, ежели с плакончиком. Не сумасгонки, а в честь гостюдарственного вмеруприятия – монопольки. Невзирая, что вообще-то лыконевяжный Флюгаркин – не пил мало, не пил много, но пил врезус-фактору средственно.
А только протер зенки через время встрелочник – леворучь опять паровозик тот же, будто на ватке с дымом да паром, на него с каретами на хвосту летит!
– Что за притча? – почесал свое остолопство встрелочник. – Когда се он спроворился возвернуться и вдругорядь – "я не я, дорога не моя!" – сюды причухать?
Отворотился, было, одесную, весь из себя от неожиданса в сердцах, – и там черный паровозик желто-голубые вагон-кареты бело-сизым дымком, ровно гривой, омахивает!
Обратился ошуюю – паровозик! Зырнул одесную – паровозик! Ни в жисть, какая осталась, Флюгаркину в дискурс не въехало бы, куда встрелки ладить, кабы не въехал ему по хареусу случившийся сзади локомотивмейстер и боксер, заморской нацыи спец давешний, тем часом аромашки да грибамбасы в округе уже искать расхотевший.
Встретили сей минут паровозик с правильной руки на боковые рельсы на скрещении постоять. А левый паровозик по ходам пропустили. Потому все в его вагонах галдели от нетерпения попасть подале от невских прешпектов.
Мастер мастить начальству дал для хэппиэнду встрелочнику леща по шеям, и уехал с отдохнувшим паровозиком к столичным крадоначальникам. А может – в кабынет самого всея Руси анпиратора Николая I Палкина самодержца.
Помазанник, будучи третьим сыном в семье, никак раньше не полагал работать царем, освоил наоборот образование инженерное и, поелику возможно, не токмо технарям благоволил, но часто высочайшим инкогникто любил знать, не чинят ли бесчинств чины небеспричинно.
Азбуки даже у Морзе еще не было, и посылали не телеграммы, а у полно моченных, которые выезжали полномолчными, а на местах уже расходились и по мордáм хлестаковыми.
Наутро прискакали с флигельными адъютантами и нахт-ундерами облегченные властью и наряженные графья: русские – Блинкендорф, Криклихель, Кисельвроде и румынский – Отодракула. Побежали по всем кривоулкам отряженные свистовые, дык – в моргновение по сопатке, и выволокли встрелочника:
– Нá тебе, пьянь худая, густаперчеву таблетку против оплексии в рот. Да рихоточную кисть да цынк-коробью со шкиперским белилом в клешни. Беги пока паровозики разгорячаются, чтобы их как-нито – сам изрещи, как – ометить, чтобы не смел, каналья, другой с однем путать!
Ударился, запыхавшись, к паровозикам Флюгаркин встрелочник, а соседные оченевидцы из любопытной публики – те и до се не добежали, потому с непривычки, увеличивая беспорядок, ходули по дороге рассыпали и по кумветам ниц повалились.
Прибыл виноватый к местности, где отстройкою зачат был паровозный сарай, приступил к одному паровозику да и вывел на боках: "Проворный". И на другом паровике вывел уже четыре буквицы прозвища собственного "Стремительный", когда с исподней канавы машинист вылез:
– Что же ты, такой-сякой, кувшинное рыло, сволочь, быдто нимфозория, ползашь? – словил встрелочника за волосья и начал туда-сюда трепать так, что светошь полетела. – Сейчас кончай, не то… и то уже господа на ораторию настрополились!
Пришлось споро башкобитому Флюгаркину две буквы "ла" приставлять, чтобы, по крайности, "Стрела" образовалась. Наконец факт замечательный и вышел, что встрелочник виноват в первых собственных именах паровоза Проворного и – ну, фулюганный крестник! – паровозихи Стрелы.
А когда вскорости с Балдийской буфты привезли третий паровозик, то окрестили его ассонансно – Львом – из-за дымной гривы позадь широкой, ровно голенище, трубы.
У четвертого – дымоотбойные крылья относили на ходах весь дым высоко в поднебесие, и название ему романтически дали Орел. Пятый и шестой – были таких ограбаритов, что имена за сим исторически получились Слон и Богатырь. И так и далее...
Все это было бы смешно, когда бы не было. Так грустно, увы, что не вельми преложная притча вышла. "Лживы будем – не помрем, – врали многожители, – пройдут годы..." – и оказались правы – годы прошли. И многого не стало.
Немозвожно стало впредь и доныне поименно отличать паровозы от паровозих или, хужее того, от себе подобных, или еще как.
Потому – в прогрессию ударились: стали клепать сухопутные пароходы и пароходки тыщами. И чем более их на колеса ставили да по рельсам во все поршня разгоняли, тем менее рождалось романтических фигур в думтяпках инженеров.
Тем более забывали оне, что зваться эдак стали от греческого слова "инхениос" (изобретательный, склонный к фантазиям, гений) и аглицкого "инджин" (чудесная, фантастически необычная), как замечтательно окрестили паровую машину.
Чем более сии думозвоны съезжали в многоисчислие, тем вернее в своем коллективизге и доехали. До повреждения нравов дымогогией, когда курящие с рождения локомотивы века пара так без собственных имен и пали в трупномасштабных скопищах от невидимой ферроватой коррозии или сгорели в ацытеленне огненной от сварливого резака.
А там – и до капитала, мраксизма и немократии, когда безыменные локомотивы века электричества также, отродясь, без собственных имен ездиют и краску экономят, и встрелочники и протчие плутейские чины никак-то их не кличут, а скучно по отличным буквицам да цифири в тампьютерах глазифицыруют...
P. S.
     – Да, не успели оглянуться, а все уже впереди! Но мы были лучше, – выдохнула музейную пыль модельная паровозиха Елена.    
     На что горбатый сосед Федя из отдела свистящих чайников пронзительно тряхнул, не стариной, – резоном:
     – А они, тепловозы-электровозы – лучше сегодня!
 
 
Из сафьянных портфелей
Козьмы Пруткова за нумерами и с печатною золоченою надписью "СБОРНИК НЕОКОНЧЕННОГО №..."
     – пародийное следование пародиям – по следам самой знаменитой русской литературной маски, созданной поэтом Алексеем Константиновичем Толстым и братьями Жемчужниковыми.       
                                                                                                                                  
         Есть еще множество весьма замечательных, но разрозненных листков (с фр. – feuille, feuilleton – фельетонов) неравнодушного автора, ставших жанром и дающих полную возможность судить о неимоверной разносторонности его дарования и о необъятных залежах шутильсырья в голове столь безвременно утраченного нами сатирика и мыслителя.
     Из этих-то листков я, скромный ученик Федота, Петра и Козьмы, извлекаю пока лучшие и возлагаю их на алтарь общества, как ароматические цветки, с надеждой, что не одной слезой благодарности и сожаления почтится память великого сына Пародии!
     Вот они, сии хаха-дозки, написальтомортале незабвенного автора.
 
Из № 7:
 
Не могу пройти молчанием…                   
                                                                                                                                                                       
     (какое славное выражение! Надо чаще употреблять его; оно как бы доказывает обдуманность и даже что-то вроде великодушия). Не могу пройти молчанием, господа, свершилось!
Обрело доказательство то, что я давно с присущей мне прозорливостью предвидел. А именно: установлена взаимная связь между большими жировыми отложениями на ягодицах и высоким умственным развитием их счастливых обладателей!
Не я ли неустанно утверждал:
– зад умом крепок;
– зри в корень!
– голова болит – заднице легче;
– бди!
– хороший человек плохой воздух в себе держать не будет!
– ум любит простор;
– брякни кому умную приятность – он вильнет задом!
Дык! Давно отметила народная мудрость – голова у ног ума не просит. Потому что, как сегодня стало известно, просит она ума выше, в совсем ином, даже очень любопытном, месте.
Никто не обнимет необъятного, но свершилось: заокеанскому психолуху Милтону Стернсу удалось произвести нужные замеры. Оказалось, что у всех задастых интеллектуальный коэффициент "ай-кью" в среднем на двадцать шесть баллов выше, чем у художестких.
К славной когорте филейнозадых принадлежали выдающиеся умы прошлого: Александр Македонский и Аристотель, царица Клеопатра и орлеанская девушка Жанна д,Арк (Дурк!), император Наполеон и Генри Форд.
Ныне любой с легкостью продолжит сие научное перечисление из дружеского круга своих наблюдений, ибо, скрывая истину от друзей, кому ты таким деликатным местом откроешься?
Так, например, появились видеокоды для сообщений из этого места:
(_!_) –  обыкновенная
(__!__)  –  жирная
(_._) –  плоская
(!)  –  тощая
{_!_}  –  шикарная
(_*_)  –  геморройная
(_zzz_)  –  усталая
(_?_)  –  безмозглая
(_о_)  –  пользованная
(_0_)  – много раз пользованная
(_$_)  – новорусская
(_x_)  – поцелуй меня в …
(_Х_)  –  оставь мою … в покое!
(_^_)  –  заносчивая
("|")  –  волосатая
(_~_)  – хитрая
(__)  –  очень хитрая
(_e = mc2_) – умная
(_Ъ_)  – твердая
(_Ь_)  –  мягкая
(_GO_)  –  иди в …
-> (_!_)   – пошел в …
(_!_) ->  – как из …
(_SOS_)  – … в беде
(_#_)  –  … у зэка
{-------O-------}  – ну, очень большая
(_!_)S  –  … с ручкой
-> (_!_) -> через … (делать что-либо)
(_=_) какая, в …, разница?
     Со своей провидческой стороны, оставаясь спикером Пробирной Палатки, надеюсь в скором времени найти экскрементальное подтверждение еще одной не менее немыслимой думтяпки – всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от нее засоряется…
 
Из № 9:
 
Плоды раздумий 
                                             
– Творить, короче говоря, и зря на зряшное не зря! 
– Афорист – добытчик соли для чужих обычнословий.
– Сам отдых хающий – не отдыхающий!
– Чтоб выжить, лодыри умны до одури!
– Все в мире смех, и даже слезы боли – частицы смеха, но в растворе соли!
– Да, наполняют чашу ядом лишь находящиеся рядом.
– Стары бары – тары-бары; новы бары – ездят в бары.
– Эх, как за пазухой у Бога, живет один; а сто – убого!
– Стих – мини-слогики для макси-логики.
– Если волки собаку съели – волки сыты, и овцы целы!
– Любящий трансжир – худший из транжир.
– Из книжки по мыслишке – научный подвиг Мышки!
– Как на цветы похожа лесть: приятно нюхать, тошно есть!
– Всегда, в любое время года, в постели – лучшая погода!
– Метры мер всех (фу ты, ну ты!) метры сменят ли на футы?
– Стальная стамеска стрекозкам стоместка?
– Губят в наши времена не грехи, а слухи – увернуться от слона легче, чем от мухи!
– Человеком оставаясь, выйти в люди... Сомневаюсь!
– Мало зла-то из-за злата?
– В худой избе и в ведро лужи – ведь дождик дольше, чем снаружи!
– Понять их не дано, – нам говорят: " Да!.. Но... "
– Смешно стремиться к истинам, в которых нет корысти нам!
– Зло – добро, хотя б отчасти прикоснувшееся к власти!
– Подъем к высокой нравственности крут – не хапать Результат, минуя Труд!
Растил, зарывал – а талант все же мал.
– Худ язык за зубами: ни острый, ни колкий, а тем паче, когда эти зубы на полке...
– Одностишье под язык – вкус поэмы не возник?
– Поподхалимажишь пока докажешь!
– Грядущее – стряпуха приходящая: готовит черт те что из настоящего!
– Ценили некогда. А нынче – некогда.
– Чтоб чисто выиграть дебаты, используй лишь свои цитаты.
 Смех до слез – перехлест?
– "Редколлегия" – метко: собирается редко!
– Так уважал свободный слог, – связать двух слов и то не мог!
– Нам бы нимбы – мы бы им бы!..
– Хорошо – собак нет говорящих: мы б друзей лишились настоящих.
– Любая власть: не можешь, – слазь!
– Хор – объявленный народ из открывших нотно рот.
– Он за этим, что любил, лез под бешеных кобыл!
– Смешно ли – Гоголя не перегоголя?
– О, ваших ног нет краше… Ой, ноги-то не ваши!
– Не искусство поэзия; то есть не одно лишь искусство, – и совесть!
– Суд потомков – суть в потемках!
– Семь раз отмерь ты сам, но пусть отрежет – зам!
– Нувориш, а? Ну, вор – и ша!
– Коню – Конь-аноним: "Телегу сочиним?"
– Ой, ты гой еси… – "Ой! Ты гей еси?.."
– Что – сатирические ямбы? Есть персонажи – по шеям бы!
– Не повторяйте тост: "Мол, квашу!" – употребляйте простоквашу!
– Если не тупúшь, то каламбурь и одностишь!
– Строка одна я, тем и заводная!
 
Из № 12:
Опрометчивый Бонда, или: Приятно ли быть третьим?
(естьественно-разговорное представление)
 
Д е й с т в у ю щ и е   л и ц а:    
                                            Хухрынеггер – шеф разведки;
                                            Джеймс Бонда – агент;
                                            Первый алкоголый;
                                            Второй такой же.
 
Д е й с т в и е   п е р в о е
                                       За океаном.
Хухрынеггер:
– Отправляешься немедленно. Но учти: в этом проклятом Богом месте уже провалились двое наших. Будь осторожен, Джеймс.
Бонда:
– О¢кей, шеф!
 
Д е й с т в и е   в т о р о е
                                        Россия. Магазин "Напитки".
Первый алкоголый:
– Ну, что?
Второй:
– Сбросимся?
                                        Входит Бонда.
Первый и второй вместе:
– А вот и третий!!    
                                       Бонда поднимает руки, ищет зубами ампулу в углу воротничка…
 
 
Из № 17:
 
Не скрою…
(опять отличное выражение! Непременно буду его употреблять почаще). Не скрою, что добрая сигара подобна земному шару: она вертится для удовольствия человека, – сказано мною. А кто сказал, что удовольствие безгрешно, а пуще того – безвредно? Курение, конечно, дело личное, но когда девушка пахнет Козлом Петровичем... То-то, что курить – здоровью вредить!
     В глубине всякой груди есть своя серьезность. И табачный дым не смех, ест глаза у всех. И вдругорядь не могу пройти молчанием, что дым всего лишь одной сигареты индуцирует (какой славный глагол!) в каждой ДНК десять тысяч разрывов!
Непонятно? Надеюсь – не потому, что понятия наши слабы, а потому, что вещи сии не входят в круг наших понятий. Однако мои пояснительные выражения объяснят и не такие темные мысли.
Не скрою (опять отлично сказанное сказуемое!), что означенная ДНК суть молекула дезоксирибонуклеиновой кислоты, занимающая в беспредельном разнообразии жизни место выше, чем президентское или императорское.
     Потому раненые дымом частицы кислоты ускоряют физио- и логическое старение ндивидуя, сокращая путь необходимой жизни, который всегда было нам пройти полезнее, чем даже всю вселенную Млечного пути. Да, да, одна выкуренная сигарета сокращает жизнь на 15 минут!
     Случается – у травы молодой молоко на губах не обсохло! А уж косари рядом.
     Из чего выходит, что, где чихнуть пришлось – запятая; где икнуть – двоеточие; а где табаку дыхнуть – точка: пропадешь ни за понюх табаку! А уже из этого опять выходит, что дымоглотам с любым куриным стажем всенепременно наперекур судьбе нужно бросать курить. А остальным начинать бессрочную акцию под девизами: "Брось курящего друга!" – и – "Брось курящую подружку!"
После вышеозначенного приступа и посоветую, и наставлю, как это, как бросать. Не бойфрендов и герлей, – курить!
Боже тебя остереги бросать в пороховом погребе, на нефтебазе или на ковре. И даже на уличном асфальте или в школьном туалете не посоветую, чтобы культуру и гигиену не обидеть, а в лесу, у реки – и вовсе неэкологично. Остерегись и поспешности, которая только при ловле известных насекомых пристойна. Тем самым ни в коем случае!
Ты в нетерпении, между тем, читатель, спрашиваешь меня, а где, в смысле, как? И я, вдохновленный грядущей твоею пользою, открываю – а вот этак!
Сидя за столом с друзьями или без, медленно придвинь пепельницу. Вынь изо рта сигару, сигаресу, папироту, барбудосу, другую, не побоюсь этого слова, цигарку, и опусти ее горящей стороной в центр посудины. Придави изрядно и крутани по часовой стрелке. Еще изрядно придави и крутани обратно против прежнего и хода той же стрелки.
Обстоятельно сломай окурок, потом же – и фильтр. Снова раз придави и покрути в обе стороны света. Оставь табачный прах в покое и помахай над ним освобожденной от дьявольской привычки своей рукой.
Все, дымокур: ты научился. Хиляй! Впредь только так и старайся бросать курить. Это очень легко: я сам несчетное число раз бросал! Каждый настаивает на своем, а я – на лимонных корочках: чем раньше бросишь, тем дольше будешь об этом жалеть!
Прощай, читатель. Зри в корень. И вникни в написанное.
Твой доброжелатель Козьма Прутков.
… …
Здесь опус, который не сгорел, потому что был полит слезами автора, прерывается. Однако едва ли можно предполагать, что бы этот, в высшей степени замечательный, кладезь мудрых наставлений был исчерпан до конца.
 
Из № 21:
 
 Он и Она          
                                                
                                                                                                              Как ни приятно или гадко,
                                                                                                                                         Их жизнь возвышенно-обычна:
                                                                                                                                         Мужчине женщина – загадка,
                                                                                                                                         Мужчина женщине – добыча!
 
     Американец – мужчина, американка – разновидность игры в бильярд, болгарин – мужик, болгарка – пила, венгр – кавалер, венгерка – слива, вьетнамцы – мужчинки, вьетнамки – шлепанцы, испанец – кабальеро, испанка – болезнь, итальянец – мужчина, итальянка – гармонь, лезгин – джигит, лезгинка – танец, литовец – мужчина, литовка – коса, молдаванин – мужик, Молдаванка – район Одессы, поляк – пан, полька – танец, румыны – мужчины, румынки – полусапожки, русский – алкаш, русская – название водки, украинец – парубок, Украинка – городок в Киевской области, финн –  толстяк, финка – нож, чехи – мужчины, чешки – тапочки, цыган – барон, цыганочка – танец...
     Они вечные участники процесса:
     Или они просто папы и мамы.
     И опять: папанинцы, папироса, папайя, папирус, папарацци, папоротник, Папандопуло – есть. Маманинцы, мамироса, мамайя, мамирус, мамарацци, маморотник, Мамандопуло, мама Карла – ужас! – нет, как нет, и вовсе не бывало!
     А баба Мороз, баба Мазай, девченка-с-пальченком? Нет только деда Яги на них!
     А с другой стороны подобраться?
     Мамалыга, мамона, мамонт – пожалуйста, а папалыга, папона, папонт – а ни Боже мой, ни в зуб хромой, ни ногой, ни клюшками! Дык и размыливать в смысле бы нечего…
 
Из № 27:
 
Было бы название
 
Элегия о том, как однажды в студеную зимнюю пору в натопленной до ружейного треска ветхой лачужке быть бы разбужену даром Валдая или, на худой конец, дорого оплаченной рекламодателями "Звездной пургой", высунуть на мороз красный нос, сосредоточенно пописать по белу снегу золотые узоры и синь-камнем кануть обратно под лебяжье одеяло из не успевшей растерять тепло верблюжьей шерсти, чтобы не сразу заснуть, а только знать, что скоро заснешь, но еще не скоро вставать на работу или вообще завтра суббота… 
 
Повесть о настоявшемся человеке, освобожденном от занимаемой должности в связи с переходом на другую работу, который по-настоящему перешел на другую работу в связи с освобождением от занимаемой должности по собственному желанию любимого депутата, объявившего голодовку со словами, что, дескать, опять не дали микрофона…
 
Сценарий о деятеле рыночной леворуции, у которого старый подподольщик спросил, почем ноне свинина, но тот то ли не въехал в этот вопрос, то ли ушел от ответа, потому что оба запели: "Во заду ли, в огороде", и благодаря габилитированному доктору-похметологу оказались в доме юморалишенных, где деятель сначала ответил, мол, если свиньи такие, как ты с секретаршей, то – ни почем, потом понес внесебятину: "Обгайдарили! Объегорили!" – а в заключение выдал малосекретную приписную истину о дураке, задающем столько вопросов, на сколько сто умных не ответят, с чем и подошел к приматизации того, что было построено в одной, отдельно взятой, опять же одной шестой суши…
 
Репортаж о том, как эволюционно отобранный отряд злых и запуганных людей: издателей, журналюг, редакторов, рецензентов, модераторов и других генерал-капитанов от информ- (не побоюсь этого слова) -терии, – изо дня в ночь, и обратно, гнусно уродует литературные шедевры, уничтожая буквы, слова и знаки препинания, ломая нетленные фразы и главы, залезая между строк и страниц, изменяя стиль, сцены, характеры, завязки-развязки и смысл вплоть до катарсиса в не приспособленном для этого месте…
 
Рассказ о хахарьере сатирика, который, отчаявшись естественно переспорить свою жену, машинописно перечислил отрицательные черты ее характера, показал взрослой дочери, как недостатки "одного члена нашей семьи, мешающие счастью других", и услышал ликующее: "Гениально, папа! Я от всей души желаю тебе успеха в самовоспитании"!..
 
Заметка о сварливой особе, которая в трамвае на свою реплику: "Вы не мужчина, вы овес, пропущенный через желудок лошади!" – получила ответ: "А вы сорока, заварившая кашу в детской сказке!" – много дней думала, что бы это значило, пока не нашла и не прочитала эту сказку до слов: "Большому дала, указательному дала, среднему дала, безымянному дала"…
 
Сказка о Мальчике-с-Пальчике, который шел из школы, захотел в туалет, но его туда не пустил другой Мальчик-с-Паханом, потому что задаром у нас уже ничего не делается, и с-Пальчик описался до самых задних пяток, долго помнил об этом, пока не появились собственные дети, и он не описал нечто похожее в первом своем опусе…
 
Статья об очередной встрече рэкетирно крышующих с коллективом кафе "Терия", которая прошла в обоюдоострой борьбе за аморальное размножение и закончилась, как всегда, поражением хозяев со счетом 5 штук баксов и 50 000 рублей, которые могли бы пойти на предъяву статьи УК для гостей, но из-за бесполезности таких усилий в свете безнаказанности, все-таки, были в бессчетный раз засчитаны в безнадежный кредит…
 
Новелла о том, как после первой публикации его стихотворения в районной печати автор Догнат Мавзоленин ответил первому встречному, сравнившему его с Вознесенским: "Да куда мне до него," – другому, сравнившему с Рубцовым: "Да куда мне…", – третьему, который сравнил с Есениным: "Да куда…", – а четвертой, несравненно круглой ЖозефиНыванне: "Да куда им до меня"!..
 
Романо потомственном подсобном рабочем, который привык подсоблять потом, но в условиях демократизации подвергся гонениям вплоть до невыплаты зарплаты за то, что единственный на стройке попытался потерять чувство самосохранения, отказавшись критиковать директора и будущего хозяина фирмы со словами: "Он этого не стоит"!..
 
Очерк о ночном прохожем, мечтавшем о подготовке демографического взрыва в отдельно взятой квартире, у которого встречные прохожие попросили сначала закурить, а потом потребовали башли на сигареты, но у него не оказалось, и он с просьбой одолжить пару тысяч обратился к еще одному прохожему, ни встречному, ни попутному, а не успевшему слинять в боковой переулок, где ждала его беременная незарегистрированная ни в ЗАГСЕ, ни в городе жена, поэтому ходившая около роддома в надежде, если что, на последующее бесплатное родовспоможение…
 
Из № 33:
 
Молча
Суеплет Набалдишис плел интриги. Молча. Набалдишису суетливо помогал некто Достигаев. Некто Достигаев тоже умел молча показать, что нам, татарам – один черт: что этаких подтаскивать и что разэтаких оттаскивать.
Они работали по социальному заказу самих парламентских структур. Самые парламентские структуры спали и в тяжелом сне видели интриги.
Набалдишис и Достигаев ограничивались максимумом аванса и усердно трудились. Через двести восемьдесят дней, то есть через сорок недель Набалдишис молча плюнул на финише. Достигаев напротив бросил окурок и растер. И Набалдишис растер.
Так без особых телесных поощрений и плевались даже в присутствии заказчиков. Заказчики тоже были удовлетворены так, что потеряли дар речи. Речи потом на пленарных заседаниях отыскались, а дар речи так и лыснул в одно место, не ко сну будь сказано – в какое.
Суеплеты эти больше пострадали. Достигаев прямо обалдел, а Набалдишис – наперекосяк. И сочинил песню без слов. И без подписи. Потому что начисто забыл первую половину своей фамилии.
Годами сидел и перебирал варианты, вспоминая: Булдадишис, Черездишис, Междудишис, Ездадишис, Вольнодишис… Потом: Вольводишис, Маздадишис, Ренодишис, Хондадишис, Пежодишис… Или: Окнодишис, Полодишис, Двередишис, Хренодишис, Пестодишис…
Куда ни посмотрит – опять новое обозвание себе шептуширит. Посмотрел бы на себя!
Другие суеплеты тоже известность снискали. Некий Горький даже посвятил Достигаеву и другим довольно несмотрибельную пьесу. А что до текущей мимо судьбы интриги ихней… На что уж История, бубен ей в дышло, и эта себе мимо просклизнула. Молча.
 
Время, солома, любовь
Анюта Нездадуева вычитала объявление: "Требуется фотомодель. Час работы – $10000".
– Ого, рекламанят! Это не "Красивая прическа в любое время в любом месте!" Кто желает срубить зеленой соломки? Я! – и помчалась.
Ну, у Анюты все на месте. Не то, что у этих, стразных, – не страстных! То выйдет, как из "Тысячи и одной ночи" Нехерезада: одна бицуха. То, вся из себя прозрачная, нарисуется тенями с помадой: два фрагмента от плеч до пола, и те заплетаются. Дунь – упадет. Упадет – рассыплется…
Анюту в приступе невольного эйфоризма свежажисты обозвали обнаженной Махой, понятно, в Труссарди! И отделили от других, которые, бледнея махом, исходят ахом не от Кардена, а даже от Юдавашкина… Ура!
Фотографировали деловито, в любимых, потому не трудных позах. Прошло три часа. Модель умаялась коллекционировать варианты того, что делать с бабками!   
Появился продюсер с калькулятором:  
 – Расчет наличными на месте!
– Чего же лучше! – ахнула Нездадуева, прикидывая обменный курс, чтоб не по индексу Даун Джонса.
 А потом все пошло не то, чтоб не туда, а курсом через тумбу! На которой сидела…
– Сколько щелкнул? – спросил хозяин у мастера.
– Сто кадров.    
– Выдержку какую ставил?    
– Одну трехсотую секунды.    
– Понятственно, – загнул cвою логику куркулятор, – если десять тысяч в час, за одну трехсотую секунды (делим на три тысячи шестьсот и на триста) будет 0,00926. Умножив на три часа и на сто кадров, получим 2,78. Вот ваши три доллара. Спасибо!
Анюта чуть сознание не потеряла… Ой, то есть, чуть и чувств не лишилась!
После такого временного ценизма – как закатать губы обратно? 
 
– Да кто мне укажет жить роскошно? Подумаешь, звезда подиума по версии журнала «Лоходром»! – не сдалась неугомонная Нездадуева. – Ну, Анна, зато ни у кого ж не на шее! – и устремилась домой переставлять мебель.
Молодая, но с достойным стажем соломенная вдова часто прибегала к "мебельным" исканиям, где наше не пропадало. Запрещая себе лишь одно – ставить кровать близко к открытому окну: была привычка выпрыгивать из постели по первому звонку будильника, и пробуждение могло наступить на улице или в травматологии.
И вдруг влетевший футбольный мяч разбил стекло в окне!
Анюта, прижав инородное тело к своему так, что родные эллипсоиды по упругости получили явное преимущество, осатанело вылетела из подъезда. Что за бездонаподвыверт в ее душу?
Из десятка гасавших огольцов среди двора остался один.
– Это ты?
– Я. Нечаянно.
– Ты чей? Как зовут?
– Андрей!
– Андрей-воробей на ветке красивей! А сейчас… имя, как диагноз!
– Какой?
– Андрейналин, какой же?! Ну! Что делать будем? К родителям сдаваться пошли или в полицию?
– Пойдемте к вам.
– Зачем? – будто глотнула тормозной жидкости Нездадуева.
– Снимем с окна мерку, батя вырежет стекло – он стекольщик, – хип-хоп! – и вставит.
Фигасе! И впрямь, разумно…
Мерка меркнуть не успела, как ее сняли, и хипхопер ускакал…
 
Анюта, стоя на стуле, протирала корешки книг, когда раздался звонок в дверь.
– Открыто!
– Здравствуйте. Я пришел вставить… – начал, было, излагать чернявый здоровяк с прямоугольником стекла в руках…
Стекольщик с инженерным прошлым Дан Семиразов принадлежал к мужчинам, готовым немедленно и куда угодно маршировать, если впереди развевалось знамя в виде юбки. Стяг пред ним стягивал два безколготно гудящих дирижабля, устремленных в близкую голобковость кучевых облаков.
Несмотря на крутую комплекцию, не в характере Анюты было комплексовать. И она спокойно указала на окно.
Семиразов оч. умело принялся за работу. Но, оглядываясь, все дальше вязнул мыслями в бело-вообразимых выпуклостях вокруг темной путаницы, скрытой знаменем хозяйки.
Приглядывалась и Анюта. Хотя после побега своего законного мнила о мужчинах: лишь бы чуть красивей противогаза. Фу, не нос, а ручка от сумасшедшего дома!
– Рюмочку выпьете? – неожиданно, взбледнув, спросила Нездадуева.
– Спасибо, нет, – еще неожиданнее ответил Семиразов.
– Не пьете до работы?
– Пью и до, и после, и во время…
– Так в чем дело?
– Не пью вместо нее!
"Ишь ты, – заинтересовалась Анюта, – голова у мужика не только для жевательных упражнений!"
Между тем, вырезанное точно по размерам стекло точно же встало на место. Семиразов, укрепив его, обратился к хозяйке:
– Порядок. Чем будем платить: деревянными или жидкой вольютой?
– Платить? Я? Одинокая женщина за вашего сына-оболтуса?
– Какого сына? Я холостяк! Это ж вы своего ко мне с размерами прислали!
– Здрасьте! В первый раз увидела, когда стекло рассадил. "Батя вырежет – он стекольщик – придет и вставит"!
– Ах-ха-ха-ха, – рассмеялся Дан, – обвел случайный шкет вокруг стекла по всем меркам!.. Ну, японский бог! А… молодца! Если б не он, я никогда вас не увидел бы!
– Вот-вот. Увидел – и до свидания!
– А рюмочку вы предлагали. С вами, сейчас – с удовольствием!
За столом да за рюмочкой все и связалось. Случайно и Божественно. Потому что случай – ни что иное как псевдоним Бога, когда Тот не хочет подписываться.
Дан:
– Я, ваще, к женщинам уважусь с большим отношением…
Анюта:
– Вы говорите – японский бог. А, по-моему, он больше греческий. Там его Эротом звали, в Древнем Риме – Амуром, Купидоном…
Да, откуда тайна эта вселенская взялась, Любовь-Эрот-Эрос? То ли любить – значит видеть нечто, невидимое для других? То ли поглядишь – чистехонько, погладишь – гладехонько, а станешь вникать – везде задевается?
Древние утверждали, что она родилась. То ли от Ночи и Эфира, то ли от Ириды и Зефира, то ли от Афродиты с Ареем…
Неправда. Не могло быть у них никакой любви до рождения Любви…
Правы усмехающиеся: ЛЮБОВЬ = Локальное Юридически Безответственное Оголтелое Влечение, с мягким окончанием?
Или – серьезно внимающие притче?
«Остров с духовными ценностями стал погружаться под воду. Все погрузились, кто на что, и уплыли.
Любовь просилась на корабль Богатства, но оно ответило:
– Много драгоценностей, нет места.
Мимо шел корабль Грусти, Любовь кинулась к ней, но услышала:
– Я настолько грустная, что надо оставаться в одиночестве.
Любовь бросилась за кораблем Гордости, но та сказала, что нарушится гармония.
Проплыла Радость, но веселилась и не услышала призывов!
– Я возьму тебя!
И какой-то старец довез ее!
Любовь спохватилась:
– О, Познание, кто спас меня?
– Время.
– Но почему?
– Потому что лишь Время знает, как важна в жизни Любовь!»
 
Дан только что наслышался многого в тему. Не далее как вчера на творческом вечере поэта Сэма Плетушкина.
Семиразову он понравился. С мягкой улыбкой чистивший себя под великого заезжий автор убежденно плел о лирическом герое. Мол, если когда-нибудь она спросит: «Ты меня любишь?» – и очень будет надеяться, что он ей ответит: «Очень!» – то он, действительно, так ответит. Но в действительности, какой же это он, если будет когда-нибудь, а не сегодня?
Дан сочувственно соглашался. Вдруг его толкнули в плечо и передали сложенную бумажку. Дан с удивлением прочитал: «Как Вы думаете, что такое любовь?»
На клочке бумаги не сподручно было писать плотницким карандашом. Писулька получилась краткой: ««Любовь не картошка…» Сложил и отправил обратно.
Тем временем Плетушкин страстно бросал рифмы: «Любовь и логика. Что может быть несовместимей? С любовью логикой боролся я спесиво. Любовь – не логика. Наехала, исколесила. Любовь – где логика? – мне, глупому, простила!»
У Дана не шел из ума собственный скороспелый ответ. Чего он там накармузькал? Не простительно ему, серьезному человеку…
Еще не додумал, как получил новую депешу.
В записке грустно информировали: «Да, любовь природная ткань, расшитая воображением», – и вежливо просили: «Расскажите, пожалуйста, о себе».
Дан благодарно оглянулся.
Сначала решил внести ясность и написал на обороте: «Любовь: когда ты делишься жареной картошкой и не ждешь, чтобы с тобой поделились тоже»!» – потом завоображал о просьбе…  
Состаканники не раз говорили:
– Ты давно в районе вышиваешь. Наверно, весь изъездил. Был и на юге, и на севере, и на востоке, и на западе. Если б написал мемуары, то-то интересно было, а?
Но Семиразов откладывал да откладывал. Мол, время не подоспело. А сегодня, выходит, вот оно, время настигло?
Дан еще немного уважительно подумал и написал: «Пожил я. Поездил. Побывал и на юге, и на севере, и на востоке, и на западе. Было очень интересно».
Отправил «брехуары» и растроганно стал вслушиваться в складушки гастролера. Но его снова толкнули сзади.
Каллиграффити с бумажки вопрошало: «Дундук! Кто тебя спрашивает?»
 
В таком чувственном раздрае пребывая, и прибыл Дан. «О любви не говори, о ней все сказано?»
И здесь, на тебе! – опять тема выплыла. Как бы снова не врезали по самолюбию! В хлебниковской «Считалке богов» сам Эрот на всю стихорезку намерился:
«Хахиюки! хихорó! эхи, áхи, хи! Имчирúчи чуль буль гуль! Мýри мýра мур!»
Но к чему в их ситуации заумные эросчиталки?
«А, пока я семь раз отмеряю, другой бы уже отрезал!»
Настоящий мужчина всегда добьется, чего хочет женщина. Которая уже обеспокоилась: не видно ли чего со двора?
– Ишь, укрепа какая! Взгляните, а?
– Да чего там.
– Нет, не моргайте и не щурьтесь!
Глянул Дан, и сразила его не своеручная вставка, а позади неведомая отраженщина с острой тайной двух сверкающих роз: на вершинках белых волн, высоко восставших из прозрачного газа на спокойно дышащем море, оседающее за алые паруса солнце жгло такие пламена!
И не поверил Семиразов зрению, не дрожмя затронул, обернувшись, но алчно погрузил пальцы в нежные и прохладные волны, все глубже ощущая в себе сладостный меч, по которому истекало из него желание.
И вспомнилась Песня Песней: «Этот стан твой похож на пальму, и груди твои – на виноградные кисти. Подумал: влез бы я на пальму, ухватился бы за ветви; и груди твои были бы вместо кистей винограда…»
И в уместные слова стал изливаться таившийся в Дане Семиразове поэт:
– Справа кисть, будто левая, слева грудь, словно правая. Может быть, не по праву я – здесь лобзаю ту левую, там целую ту правую?
Знал бы, где лучше, соломки постелил? И, трепеща в предчувствии тайны еще нежнейшей, упал на колени перед третьей розкой-эроской «в междуножье, прикрытом рукой – пятипалой увядшею лилией»:
– Ну, научила глядеть!
«Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями».
Прочь все отражения пред порой соломожжения! Да, того неотразимого, которое разглядел остросабельный Бабель: «Когда мы молодые, так думаем на женщин, что это товар, но это всего только солома, которая горит ни от чего»!
О, эти неожиданности чаши чрева: колко пружинящие остья и под рукой пахуче влажнеющие лилии, и губчато упругая, но податливая ущелина, и трясинно плямкающие придвиги жарко ускользающей бездонности, и шаманное небытие?  
– Вот и вспыхнуло звездою пламя общей нашей страсти, –  перешла ритмично на «ты» Анюта, – но помедли, мой любимый: из меня не уходи. Пусть, усталый и горячий, ты внутри меня побудешь – и тогда без всякой грусти мы закончим этот день.
Боже, точный текст шейха Нефзауи из «Благоуханного сада»!
Можно ли не вспомнить главную строфу садоблагоуханного пособия по эротологии:
«Воздадим хвалу Творцу, поместившему наибольшую усладу мужчины в естественные части женского тела и предназначившему естественным частям мужского доставлять величайшее наслаждение женщине»?
Не ответ ли это? На вчерашний прокол Дана? На нынешние разчаровары Нюты?
Сказал краткости брат Ницше:
– Счастье мужчины: «Я хочу!» Счастье женщины: «Он хочет!»
Да будут наши утешены в самом важном – в Счастливой любви! Да воздадут Вышнему за подаренное Время жизни, которое Любовь!
 
По либретто карамболем
– по резюминке, не боле –
                                                                                                                                  
    Роман музыки с театром, опера – странный жанр. Говорят, синтетический. Не в том смысле, что – синтетика, а в том, что – синтез. Тут тебе и пение, и танец, и драматическое искусство, и музыка, и поэзия.
     А как без оперетты – веселой интрижки, без балета – трения полов, танцев-обжиманцев для глухих и другой фуеты, наконец, без оркестровой ямы, на краю которой любые сценические драмы и трагедии вырастают до шедевров?
     Как не вспомнить искрометные наигрыши на гребешках-губешках, палках-скакалках, банках-барабанках, тазиках-фантазиках первых постановок "Принцессы Турандот"?
     Не говоря уже о семейных театрах, которые так часто начинаются тоже с вешалки. Не пришитой…
     И обмахиваются программками те, кто в зале. И вчитываются в мелкие строчки великих либретто читатели из числа зрителей и слушателей.
     И сами собой пишутся у пишущих камертонные аннотации.
     И сами собой складываются у владельцев мобильников в антракте эссемэски к тем, кто не видел, но тоже за… хо… хочут!
 
Спектакль! Идет борьбучая борьба
                                                                                                                                   Через концепцию к развязке.
                                                                                                                                   А в зале жаждут – вдруг повязка
                                                                                                                                  Спадет с бедра у черного раба?
                                                                                                                                  На пол накакает лошадка?
                                                                                                                                  Ах! – катарсис – и все хохочут!
                                                                                                                                  И кто не видел, тоже "хочут"...
 
                               Театральный критик – лицо, разъясняющее изумленному       драматургу смысл его пьесы. Уилсон Мизнер
 
Мария Стюарт
Опера на либретто одного из основоположников немецкой классической литературы – о трагедии, которая стала возможна в соседней стране из-за того, что в королевской семье имелись две особы любимого англичанами дамского пола, и каждая не хотела признавать для себя никаких головных уборов, кроме короны.
Вот и оказалось уже в первом акте, что Мария Стюарт отбывает срок в бриттской Матросской тишине, а ее двоюродная сестрица, тезка нынешней королевы Елизаветы Второй, щеголяет себе в парадной короне и любит лорда Дудлея.
Однако, боясь как за первую, так и за второго, эта Елизавета Первая жадно ест лебедей и фабрикует узнице невинный приговор через отсечение головы.
В краткой эссемэске невозможно перечислить всех героев разыгранных событий, но внимательный зритель отметит, например, красавца, старшего надзирателя Мортимера, влюбившегося в свою зэковку, бывшую шотландскую королеву-католичку, из-за которой он даже покончил c собственной жизнью.
     Отметим также импровисацию крупного разговора на тюремном свидании в сцене четвертого акта, когда английская королева любезно и интеллигентно обвинила сестру в том, что вроде она свела со свету своего благоверного потому, что крутила любовь выборочно со всеми подряд.
На что Маруся уперла руки в боки и тоже не так чтобы прилично аттестовала сестренку золотушной безотцовщиной, подкинутой дяде Хенио, и далее – особой не только сморщенной на морде лица, но и будто бы кривой на все задние ноги, как хомут рыжей кобылы. И как была в ажиотаже и обмороке хлопнулась на пол.
     И поделом: хочешь быть самой красивой на базаре – приходи первой!
Ну, весь базар пересказывать, пожалуй, не надо, потому что наверняка будущий посетитель уже сам заинтересовался узнать, чем эта тюремно-семейная трагедия, описанная двести лет назад, кончилась, и тоже придет посмотреть своими глазами.
И, как говорится, добро пожаловать!
 
Бременские музыканты
     В опере сделана попытка исследовать проблему занятости престарелых.
Решение лежит на пути организации вокально-инструментальных ансамблей дохложителей.
Так, если в начале произведения – "Испугался осел: "Куда я пойду, куда денусь? Стар я стал и слаб", – то уже в середине сюжета – "Отвечает осел: "Пойдем, петушок, с нами в город Бремен и станем там уличными музыкантами. Голос у тебя хороший, ты будешь петь и на балалайке играть, кот будет петь и на скрипке играть, собака – петь и в барабан бить, а я буду петь и на гитаре играть".
В результате вспоминают и даже с ностальгическим азартом исполняют любимую песню о сексе:  "Ничего на свете лучше нету"…
Далее прослеживается смычка их любви к музыке и ненависти к правонарушителям. Ведь даже: «ГосуДарственная раньше-то граница в госПродажную успела превратиться...»
   И работники сцены заостряют внимание зрителя на борьбе с бандитизмом, подчеркивая оригинальность метода: "И тут все разом закричали: осел – по-ослиному, собака – по-собачьи, кот – по-кошачьи, а петух закукарекал. Закричали они и ввалились через окно в комнату. Испугались разбойники и убежали в лес".
А финал: "Бременские музыканты – осел, собака, кот и петух – остались жить у них в доме да поживать", – окончательно убеждает слушателей, зрителей, читателей всех возрастов в действенности пути, предлагаемого исполнителями основных партий.
 
Кот в сапогах
     Эта поучительная история убеждает детей и взрослых в том, что не надо бояться полученного от кого-либо кота в мешке, раскрывая истинные причины распространенного сегодня положения, когда, став важной персоной, даже кот мышей не ловит.
     В прямом и переносном. Или, как сказано в финале пьесы, – "разве только иногда для развлечения".
 
Айболит
Опера в значительной степени является практическим учебным пособием для врачей скорой помощи.
На конкретных примерах раскрываются секреты оперативной работы "неотложки":
"И встал Айболит, побежал Айболит"…
"И сейчас же к нему из-за елки выбегают мохнатые волки: "Садись, Айболит, верхом, мы живо тебя довезем"… "И сел на кита Айболит"… "И сел на орла Айболит и одно только слово твердит: "Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо!"…
     В то же время, зритель догадывается, что у духовного наследника Гиппократа всегда было полно медицинского спирта. Именно поэтому к нему по утрам приходили "лечиться – и Слониха, и Волчица, и Жучок, и Паучок". Именно потому – "и гуляет Гиппопо по широкой Лимпопо!" И вступает в противоречие с древним утверждением, что не от чашки, не от ложки, а от рюмки – неотложки...
    Далее даются проверенные опытом рекомендации по применению и другой фармакопеи: "И к бедным полосатым бежит он тигрятам, и к бедным горбатым больным верблюжатам, и каждого гоголем, каждого моголем, гоголем-моголем, гоголем-моголем, гоголем-моголем потчует"…
     Именно так произведение объективно вселяет надежды – как на вышесказанное исцеление, так на лучшие времена для всех Баб-эль-Мандебских больных и для нас, которые, вызвав врача по имени Айболит (Оймутит, Ойзудит) на дом, ожидают его "в течение дня".
     Есть и другие интерпретации. Например, Роман Виктюк давно уже хочет поставить Айболита так, как его еще никто не ставил…
 
Сказка о Золотом петушке
Музыкально-драматическое сочинение преподает яркий нравственный урок современным мужчинам, особенно тем, которых в условиях улучшающейся жизни все чаще клюет в темя золотой петушок.
Такой, как царь Дадон, будто бы и говорит, что – "…под старость захотел отдохнуть от ратных дел", а сам пирует себе у какой-нибудь шельмаханской девицы – "хи-хи-хи да ха-ха-ха! Не боится, знать, греха", – не заботясь ни о детях, ни о делах службы, готовый отдать – "хоть казну, хоть чин боярский, хоть коня с конюшни царской, хоть полцарства"…
Грозным предостережением звучит сегодня финал произведения: "Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок". И зрители согласны с постановщиком: дескать, не теряйтесь, как сыновья Дадона, "шерше ля фамм", но смолоду!
 
Сивка-Бурка
 
                                                       На дворе вечерит,
                                                       Сивка с Буркой чиферит. В. Высоцкий
 
В центре произведения наша современница молодая героиня по имени Елена с девичьей фамилией Прекрасная, которая, несмотря на царский достаток и верхнее теремическое образование, соблазняется каким-то Иванушкой-дурачком только потому, что прискакал он к ней на угнанном "в самую полночь" серебристом свежерастаможенном бумере, которому урки дали кликуху – Сивка-Бурка, вещий каурка.
     …Болью за нынешнее состояние земной атмосферы проникнуты последовательно показанные сцены нескольких этапов автогужералли, когда – "земля дрожит, дым столбом валит, пламя пышет".
     …Картины русской природы сменяются сценами борьбы за гарантированный урожай наших полей. Так, что на свадебном празднестве даже Сивка озабочен:
     – Закусить бы…
     – Закуси удила! – типа – "по ушам текло, а в рот не попало!"
     – Поживете с наше вы, тоже скажете: увы!
Опера первоначально написана "для дошкольного возраста", но сегодня в условиях крепнущей демократии с интересом будет встречена всеми, кому не чужды проблемы защиты окружаемой глобалистами среды и занятости золотой молодежи.
 
Макбет
Задача критики – предостеречь против складывающегося после первого просмотра зрительского мнения об этой трагедии, будто разыгралась она сключительно из-за желания одной леди по воскресеньям крутиться в короне у соседок под окнами и в остальное время жить на королевскую зарплату.
Хотя ее муж Макбет, как военнослужащий высшего комсостава, и так имел солидный оклад, не считая прибылей с распродаж вещевого снаряжения и переносных мушкетных комплексов.
Конечно, это из-за нее главный герой оперы прикончил садовым ножом старого короля и спящим солдатам тоже резню устроил, генеральшу, жену товарища, с четырьмя детьми отравил до смерти. Но суть-то не в этом!
Оркестровка и вокал, прежде всего, образно и конкретно внушают зрителю мысль о вреде алкоголизма. Ведь если бы король не был после приема "Посольской" в лоскуты захорошевшим, разве бы он не услышал, что Макбет к нему с режущим инструментом приближается?
Ведь если бы солдаты тоже не приняли столько мутилового спиртного за благополучшее на посту и за здоровье после дебилизации, разве бы они оказались невинными жертвами происков своей ли, чужой ли, хотя бы и очень хитрой леди?
То-то бы, что нет!
     Особенно важно знать меру джины-виски пьянствовать, беспорядки нарушать. Чтобы не устаканить под модырато меньше? Или – лучше вылитый алкоголик, чем выпитый?
     Чтоб оформилась мысля, тяпни, – думай опосля?    
     Похоже, к таким противоположным выводам и хотел склонить зрителя крупнейший гуманист эпохи позднего возрождения Уильям Шекспир. Чрезвычайно поучительно, что не всегда трезво оценивающий, но довольный зритель более четырехсот лет кричит по этому поводу. Не на зло – мол, "довольно", а – "форо", "бис" – в смысле "повторить", и если трезвый, то – "браво".
                         
Красная Шапочка
 
В 80-х годах прошлого века я участвовал в новогодней программе Московской областной филармонии. Играл Волка и по сценарию собирался съесть Красную Шапочку. А она, естественно, просила, чтобы не ел. И вот каков был мой ответ: "Хорошо, я тебя не съем, я расскажу тебе об исторических решениях XXVI съезда Коммунистической партии". И на протяжении восьми (!) минут рассказывал, и дети были вынуждены всю эту ахинею слушать. На одном из спектаклей Красная Шапочка с похмелья ответила мне: "Тогда лучше ешь!" Михаил Левкоев
 
Остросюжетный гиньоль на экологическую тему о сильной задымленности и сексапыльности Красной Шапочки, которой удается длительное время, используя пирожок, горшочек с маслом и родственные связи, обставлять лоховатых мужчин из тамбовской лесной инспекции в лице серого Волка.
Следует ряд погонь и переодеваний. Серовый пытается косить под крутого, пугает Красную Шапочку, предлагая ей два сценария развития отношений: поглощение или слияние, – на что та сначала путáнно хохочет. Да так, что у Волчарика аж глаза по морде забегали!
Но, ему и не снилось… Женское начало Красной Шапочки столь агрессивно, что события необратимо развиваются по не лучшему для Волчка, но любимому ею второму варианту. В ход идут не только ногти-рукти… От рук отбился, но от ног... От обнаженских – нет, не смог!
И хотя зрителям открывается многообразный арсенал эффективных средств борьбы с неорганизованным туризмом и загрязнениями окружающей среды: "такие длинные руки", "такие большие уши", "такие большие глаза", "такие большие зубы", – но вновь ускользает Красная Шапочка, погибает серый Волк.
Несмотря на трагический исход, произведение оставляет светлое и зеленое чувство оптимизма, пронизанное мажорной мелодией и верой в завтрашний день, когда не станет у нас Красных Шапочек, исчезнет лес, как поле их деятельности, а имя серого Волка будет навечно внесено в Красную книгу.
 
Муха-Цокотуха
 
Зашла Муха с подругой в кафе. Та и говорит:
– А закажем-ка мы дерьмо с луком!
Муха подумала:
– Нет, я с луком не буду: вечером в театр иду!
 
"Муха шла, шла, шла, и копеечку нашла! Пошла Муха на базар и купила самовар!"
Мастера оперной сцены вводят зал в атмосферу пиршества, которое затеяно героиней произведения Мухой, по прозванию Цокотуха, не сумевшей побороть в сознании, на первый взгляд, безобидный пережиток прошлого – "обмывать" всякое, даже копеечное обретение.
     И это едва не кончилось трагически: "Вдруг какой-то старичок Паучок нашу Муху в уголок поволок, – хочет бедную…"
Следуя за поворотами событий, партер и галерка вдруг отвлекаются от сексобразия. Чем же? А гражданским чувством нетерпимости к проявлениям серийной морали – "моя фазенда с краю". Красноречиво и характерно иносказание: "А кузнечик, а кузнечик, ну, совсем, как человечек, скок, скок, скок, скок за кусток, под мосток и молчок!"
Нерушимей, чем капитан Немо.
Однако не такие "человечки" всегда определяли лицо современной творческой молодежи.
И счастливые театралы становятся свидетелями подвига "завязавшего" со спиртным, маленького, но мужественного Комарика: "Слава, слава Комару – победителю!"
     Может, чаще, чем хотелось бы, следует наше искусство заморскому приему "хэппи энда", тем не менее, хочется вместе с действующими лицами героической эпопеи радоваться заключительным аккордам, исполненным в мажорном ключе со сказочным поворотом:
     "Веселится народ – Муха замуж идет за лихого, удалого, молодого Комара!"
                                                
Курочка Ряба
                                                                        
                                                             У курочки Рябы похитив яйцо,
                                                                            Намяли ему и бока и лицо...
                                                                            Пришлось не по вкусу залетным крутым,
                                                                            Что не было это яйцо золотым…
 
Легкая, изящная, на первый взгляд, опера открывает внимательному зрителю важные психологические категории, впрямую затрагивая проблемы любви, морали, долга, если хотите – саму суть семейных отношений на современном этапе.            
"Жили-были дед и баба. Была у них курочка Ряба. Снесла курочка яичко, не простое – золотое. Дед бил, бил – не разбил. Баба била, била – не разбила"… 989 проб произвели.
И задается заинтригованный зритель первым своим простым, но неизвестно в какие глубины уходящим вопросом: "Зачем они били золотое яичко, зачем?"
"Мышка бежала", мышка без жала…
Вопросы из зала: "Если бежала, то где, куда? Если без жала, то мало ли что с хвостиком, которым, если махнула, то – где, кому, зачем – ничего не сказано!"
"Хвостиком махнула, яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба"…
И новый вопрос: "Если сами били, не разбили, то почему плачут?"
И посещают каждого мучительные размышления о том времени в жизни, когда бьются золотые яйца.
И, как прозрение, ответ: золотое яичко – это любовь! Вот и бьют свою любовь и плачут мужчина и женщина. Из-за легкомысленно несущейся, где попало и чем попадя, курочки Рябы? У которой и дорога-то дальнейшая одна – в курв… курятину – а ля Мулен руж?
А мышка? Серая шепотливая сплетня?
А курочка Ряба, работавшая в поте яйца? Их дальнейшая судьба?
А простое яичко? Долг перед обществом? А может быть, просто привычка?
И понятно, что – жизнь не так смешна, как думают о ней… Думаю – она            значительно смешней!
И захватывают зрителя непринужденность ассоциаций и непосредственный тон, и манера намечать лишь абрис мысли – несколькими штрихами, как у Р. М. Рыльке: "Прикоснуться, пометить, не больше"…
 
Сказка о рыбаке и рыбке
                                                                         Да не жил старик со своею старухой!
                                                                                           Кабы жил, та была б не сварливой.
                                                                                           Старика бы с рыбалки встречала
                                                                                           Не попрёками – добрым словом…

    
В произведении исследуется широко распространенное явление общественной жизни – emancipationdelafemme. Рассматривается солидный временнóй срез – тридцать лет и три года, когда "жил старик со своею старухой у самого синего моря".
Общий сценический фон – перевернувшийся современный порядок жизни, когда женщина пытается играть роль мужчины, а мужчина исхитряется не играть никакой роли, вообще. Всю жизнь за спиной старухи просидел, больше выдолбанного корыта не нажил!
Нет, у них было все необходимое. И не было остального. Потому что остальное они уже пропили-проели. Но выжили.
И грянул как раз климактерический синдром, и взвилась вполне в гормонально дефицитном духе старуха: "Выжила сама, выживу других!" И пошло, и началось…
Показано энергичное самоутверждение emancipee: "Старика старуха забранила: "Дурачина ты, простофиля! Не умел ты взять выкупа с рыбки! Хоть бы взял ты с нее корыто, наше-то совсем раскололось".
     Надо, надо, – ела, ела... – надоела, надоела!..
Но, пошел к золотой рыбке, добыл. Вернувшись, уже привычно не встретил ожидаемого одобрения. Все еще больше пошло-поехало. Перевернуто и сключительно наперекосяк.
Далее зритель неотрывно следит и своими ушами слышит: "Воротись, дурачина, ты к рыбке"… "Воротись, поклонися рыбке"… – и еще два раза – "Воротись, поклонися рыбке"…
И вместе с постановщиками приходит к единственно логичному выводу: женщина бывает не права лишь в трех случаях, зато не слыхал, в каких, никто!
Безудержный поток эмансипированно неограниченных "не хочу быть… хочу быть" (сколько тому примеров может вспомнить всякий!) приводит к осознанию бессмысленности эмансипации женщин даже для них самих, хотя "старик не осмелился перечить, не дерзнул поперек слова молвить".
Но как раз упомянутый старик в финале окончательно утверждает нас в этом.
…Когда старичок потребовал, чтобы у них все было, золотая рыбка согласилась: "Хорошо. У вас уже все было!" 
Пришел домой: "Глядь: опять перед ним землянка; на пороге сидит его старуха, а перед нею разбитое корыто"! Нет, в смысле, не он сам, а то же все – совместно нажитое имущество!
Всего-то и не догадался, дурачина, загадать последнее желание: "Чтоб тебя еще раз поймать, золотая рыбка пряного посола!"
.     
Гамлет
Эта великая сценическая трагедия человека, исполненного внутренних противоречий и сомнений, более четырех веков убедительно показывает, что высокая смертность в старину косвенно укрепляла семейные узы.
Не секрет, что нынешняя продолжительность жизни в семьдесят и более лет, предполагая и длительное супружество, никак не способствует его сохранности. Ибо далеко не каждый в состоянии психологически выдержать примерно полвека рутинного общения с одной душой и телом. Семьи рушатся, супруги разводятся все чаще.
Во времена же Шекспира браки были более кратковременны. Голод, болезни, гибель в сражениях и междоусобицах так часто разбивали семью, что если кто и доживал до семидесяти, то за плечами у него было три-четыре крепеньких брака, не подтачиваемых тоской однообразия.
Яркий образчик такого бракобесия в шестнадцатом веке и являет опера "Гамлет". Например, прежде чем падает занавес в конце вполне обыкновенной второй сцены из пятого акта, королева умирает от яда, Гамлет и Лаэрт приканчивают друг друга взаимно, и у Гамлета еще выкраивается чуток времени, чтобы перед смертью заколоть короля.
Раньше можно было уже увидеть похороны Офелии, теперь добавляется известие о казни Розенкранца и Гильденстерна. Британский посол остается на сцене почти один и растерянно оглядывается, не зная, кому вручить верительные грамоты: "Печальная картина, и вести наши сильно запоздали"!
Нельзя с ним не согласиться. Как и с великой искренностью каждого супруга в старину, оплакавшего жену или мужа и вновь произносящего кому-то: "Пока смерть нас не разлучит"…
Вот и выходит, что чем чаще звучали эти слова, тем крепче были семейные узы в промежутках. Прозвучали бы они и на свадьбе Гамлета, если бы дело до нее дошло, но трагедия есть трагедия…
      
Сказка о царе Салтане
     Сценическое произведение на либретто великого А. С. Пушкина приковывает внимание к трагедии человека, у которого и спрашивать не надо, изменял ли он жене. А кому же еще?
 Да, да, внимание всех, ездивших мимо острова Буяна, к трагедии человека, бросившего из-за ткачихи, поварихи и сватьи бабы Бабарихи эту особу с ребенком на руках и появившегося перед нею через много лет.
То есть тогда, когда брошенка, даже без никакого дракоразводного процесса, безалиментно поставила сына на ноги, когда сын достиг высокого княжеского положения в обществе и женился на богатой и красивой – "что не можно глаз отвесть: днем свет Божий затмевает, ночью землю освещает, месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит".
     Мы видим, что – "царь Гвидон тогда вскочил, громогласно возопил: "Матушка моя родная! Ты, княгиня молодая! Посмотрите вы туда: едет батюшка сюда".
     Но, как в жизни бывает, у отца-старика при встрече – "Взыграло ретивое! "Что я вижу? что такое? Как! – и дух в нем занялся. – Царь слезами залился".
Жена и сын его простили. "День прошел – царя Салтана уложили спать вполпьяна".
Слава Богу, для поющих разные слова все кончилось благополучно. Чего не скажешь об Александре Сергеевиче, который, наоборот, текстуально посетовал, что – "мед, пиво пил – и усы лишь обмочил".
И это чувство неудовлетворенности сотворенным понятно каждому: говорят, – все чувства мелки перед жаждой опохмелки!
 
Телефон
Вот и искусство обращается к одной из самых животрепещущих проблем – борьбе с коррупцией и монополизмом олигархов.
Перед зрителями всего один день из жизни крупного дельца-оптовика с его чудовищным кредо: "Ты мне телефончик – я тебе вагончик".
"У меня зазвонил телефон".
И дальше: "Что вам надо? – Шоколада. – Для кого? – Для сына моего. – А много ли прислать? – Да пудов этак пять"…
"Мой милый, хороший, пришлите мне калоши"…
"А потом позвонили зайчатки: "Нельзя ли прислать перчатки?"
"А потом позвонили мартышки: "Пришлите, пожалуйста, книжки!"
"А потом позвонили цапли: "Пришлите, пожалуйста, капли"…
Сам герой невольно признается: "И такая дребедень целый день: динь-ди-лень, динь-ди-лень, динь-ди-лень!"
Однако этот новый русский заметно обеспокоен. Еще с дежурной вежливостью, но в досаде, он вдруг бросает – и кому? – медведю: "Повесьте, пожалуйста, трубку!"
И зритель уже догадывается: у мошенника горит земля под ногами: "А недавно две газели позвонили и запели: "Неужели, в самом деле, все сгорели карусели?"
Возможно, он в чем-то и раскаивается: "Нет, нет! Соловей не поет для свиней!"
От сцены к сцене нагнетается беспокойство.
Герой признается, что даже на безобидный вопрос: "Не это ли квартира Мойдодыра?" – я рассердился да как заору: "Нет! Это чужая квартира!!!" – Я три ночи не спал, я устал. Мне бы заснуть, отдохнуть… Но только я лег – звонок!.. – Беда! Беда! Бегите скорее сюда!.. Наш бегемот провалился в болото"…
     Кольцо сжимается. Провалился сообщник. "Ладно! Бегу! Бегу!.." И все понимают, что это – конец. Фрагментарно с расстановкой уже мерещится опер упал намоченный с самой музыкальной на свете фамилией Си-до-ре-нко…
Исполнитель главной роли не только ярко вылепил образ отрицательного типа, но привел его к пониманию ошибочности своего пути. Потому и зритель-читатель верит, что показанное явление со временем будет обществом под общие же панфары изжито.
А пока, пока, пока по камушкам… красноречиво звучат слова финальной арии: "Ох, не легкая эта работа". И становится понятно, что будет не легче, чем "из болота тащить бегемота". И понятно, что пока суды… туды, обратно… и опять, и опять…
 
Сказка о попе и работнике его Балде
Замечательный образчик того, как оперное искусство может предвидеть новое в экономике, а конкретно – появление комплексных работных бригад с оплатой по коэффициенту трудового участия.
Именно об этом слова попа: мол, ни какой-нибудь – "приди, подай да выйди вон!", а – "нужен мне работник: повар, конюх и плотник".
Именно об этом в дальнейшем описании: "Живет Балда в поповом доме, спит себе на соломе, ест за четверых, работает за семерых; дó светла все у него пляшет, лошадь запряжет, полосу вспашет, печь затопит, все заготовит, закупит, яичко испечет да сам облупит".
Но известный постановщик, исполнители гневно клеймят попытки нарушить трудовое законодательство со стороны попа, известного в сказочных кругах как Толоконный лоб.
С другой стороны, следуют яркие картины, характеризующие трудности ликвидации многомесячной задолженности по зарплате. Нарушители призывают на помощь всю свою нечистую силу, крутятся, как черти, но: "Делать нечего – черти собрали оброк да на Балду взвалили мешок". Такой, что Балда волок, а на него лошади оглядывались!
Многозначительна последняя сцена, где показана система расчетов в действии: "С первого щелка прыгнул поп до потолка"…
Это грозное предупреждение потомкам – станете хитрить, думая лишь о своем вознаграждении: "Только поп Балду не любит, никогда его не приголубит, о расплате думает частенько", – и получите не пирожки да пышки, а щелки да шишки!
И удивительно, как в условиях нынешнего базара, где искали "кой-какого товара", актуальнейшим лейтмотивом звучит главный тезис произведения: "Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной"!
А ведь был, был у попа выход: надо было, как новые русские работодатели, платить наемным менеджерам в конвертах. И тогда за такие письма можно было не самому прыгать, а любого Балду заставить плясать под свою дудку!
 
Травиата
Это одно из двух написанных крупнейшим композитором-реалистом Джузеппе Верди в то холодное лето 1853 года оперных произведений, в котором он правдиво показал зрителям, как душевный конфликт при благоприятных условиях воплощается в туберкулез легких, и даже с тяжелым летальным финалом.
     Там сначала все живут пропиваючи, закусывают, танцуют, а Альфред и Травиата в любви изъясняются, хотя не натурально на словах там или на жаркоречивых взглядах, а все пением.
     Вдруг Альфредов папа тоже этаким забористым голосом запевает, мол, чего ты забыл свой милый край. И всю их любовь на корню и даже будущий брак вполне успешно сплеча разрубает.
Альфред тогда с расстройства заливается соловьем и алкогольными изделиями по самый верхний клапан, обкладывает свою Травиату на чем свет стоит ариями, а по-простому, неразговорными выражениями.
– Ты, – рубит, – такая-сякая шумел-камышевка, и ваще, и в частности, и деревья с тобой гнуть никак не желаю!
Травиата – в слезы, а опосля и вовсе в чахотку отпадает. Конечно, представителя фирмы "Рвачи без границ" вызывают.
     Такому все по барабану, он ей ни больничного, ни рецепта, а прямо и эскулапно анамнез отпевает, и даже приговаривает:
– Спокойно, конечно, я полечу, но болезнь столько опасная, что от нее не улетишь, и непременно окончится смертью.
Что тут, если без вокала хмельного, скажешь? Завидую врачу я: простых больных врачуя, твердит: "На крыльях полечу, а королеву   п о л е ч у!"
А как простую отравиатную – так слабó?
Понятно, сначала стали ариозно уговаривать: лучшая, мол, помощь больной девушке – своевременный уход врача.  А потом уже и на Травиату перекинулись: и Альфред ее просит, и его папа, срочно даже на свадьбу согласный, речитативом прощения просит.
    А она ни в какую:
– Ах, оставьте, – свои "ля-ля" вытягивает, – совсем нет моих сил, должна вскорости протянуть все ноги.
И в полном согласии с врачебным косилиумом такая вся из себя – если бы не пение на ней, ваще бестелесная, – отходит.
Скорбите? Не сметь – лишь сыграна смерть!
Но ведь сыграна! Как в великом либретто завещано.
И слушатели каждый раз, убедившись в торжестве замысла великого композитора, долго перед своим тоже уходом аплодируют. Во всех театрах всех стран и народов на протяжении последних ста пятидесяти лет и зим, а то и больше.
 
Верность Пенелоп?
Не будем пересказывать один из самых известных в мире сюжетов – эпических, сценических, бытовых и даже эстрадных. В нем, правда, песен не очень, чтобы так, и не так, чтобы очень много: не больше, чем часов в сутках. Но такие это песни песенщин, что до восьмисот строф пятистрочных – каждая!
Потому и не будем. Всего позволим себе усомниться в правдивости безупречного, точно по нотам разыгранного вокала.
Ибо великим поэтом, но слепым был Гомер: так мастерски, ни разу не сфальшивив, воспеть супружескую верность Пенелопы.
И так неверно!
С чего бы ей, женственной и умной, быть верной такому же умному и мужественному, но одному пусть и Одиссею?
И, действительно, опираясь на свидетельства не столь известных, как Гомер, и совершенно неизвестных исследователей древности, относительно верности Пенелоповой, можно прийти к обратному мнению. Эх, хо-хо.
Начать хотя бы с наследственности.
Достоверно никому в Этолии не известно имя той легкомысленной наяды, которая без долгих уговоров приняла в свои текучие объятия изгнанного из Спарты Икария и нарожала ему пять сыновей и одну дочь Пенелопу.
Да и у самого Икария – братова жена Леда спуталась с Зевсом, который в образе длинношеего лебедя утолил ее лоно.
После чего с плюсом девяти месяцев Леда мифактически произвела на свет ту еще штучку – Елену Прекрасную, прозванную за тройные эротации с военными Троянской.
Или сама эта Пенелопа в прошлом… Зрела струеволосая и голубоглазая, как снопик льна, сжатого вместе с васильками… На лакедемонских лугах бегала в мини-платьице за овцами…
Однажды перед грозой догнал ее, наклонившуюся в каком-то гроте, один козел и беспрепятственно взял самое дорогое. На счастье каждого козла – любовь, и в самом деле, зла!
Хотя мог бы купить и обворожить, и по-иному облапошить, потому что был, на самом деле, богом торговли, краснобайства и обмана Гермесом.
Пан родился. Не пан, "как в Польше – у кого больше", а – с рогами, хвостом, по пояс в шерсти и на копытах. Страшный, как черт. Настоящий, а не малеванный.
Между прочим, до сих пор при живых родителях в беспризорниках числится!
Потому что – сунулся, было, к отцу, а тот весь в бегах, только крылышками на ногах зашелестел:
– Козел! – говорит.
Крутанул Пан рогами:
– Сам ты козел, – говорит, – если одного сына не мог по-человечески сделать!
Гермес как рассердится!
– Пошел, – кричит, – к матери!
В смысле – к Пенелопе. А той и вовсе на дитя красиво наплевать.  
Она уже иностранца Одиссея окрутила и живет себе на Итаке припеваючи, как в прошлом  – порядочная, и как в будущем – фу-ты ну-ты – дургеневская девушка.
 Потому что благородный сын Лаэрта, в свадебную ночь не обнаружив того, что полагалось бы, ничего в объяснение этого, кроме рожалостных слез, не мог допроситься и потом всю жизнь о том помалкивал!
Старый Лаэрт отдал новобрачным дворец. Родился Телемах. Троянская война началась. Одиссею повестку принесли. Всего-то в плоскостопные войска. А он погнал хитроумную дуру, что единственный кормилец-одевалец, с ума сбежавший от любви к семье.
При высокой призывной комиссии стал засевать вспаханное поле крупной солью. Но его недруг Паламед, настолько премудрый, что придумал первый маяк и предложил считать время по годам, месяцам и дням, выхватил из рук Пенелопы грудного Телемаха и бросил на пашню. Одиссей остановил вола, – не смог задавить сына. И разоблачил себя.
Пришлось многоумному Одиссею устраивать свои проводы.
Человек предполагает, а боги располагают. Думал Одиссей, что не надолго, но только через двадцать лет вернулся…
Вернемся и мы – к сомнениям.
Пролетели годы. Все уцелевшие герои осады Трои демобилизовались, а об Одиссее ни слуху, ни духу. Во дворце Пенелопы день и ночь толклись женихи – сто восемнадцать игроков на лютнях и плутнях.
Можно поверить, что она была к ним равнодушна? При ее опыте сокрытия даже добрачных связей?
 Великий аэд Гомер не мог скрыть, что кое-кому из умных женихов Пенелопа отдавала предпочтение. Особенно успешно капали ей на мозги Амфином и Антиной. Но что характерно – замуж она мудро ни за кого не выходила.
Именно – мудро, ибо сто восемнадцать есть сто восемнадцать, а не один и тот же каждый день!
О мудрости красноречиво говорит осторожное поведение Пенелопы: спускается в общий зал из укромных верхних комнат в обществе служанок и держится всегда в стороне от толпы гостей.
Ясно – чтобы ни один фаворит опрометчиво не скомпрометировал ее перед другими!
С другой стороны, из огромной толпы можно шустро и не заметно, по одному, ускользать и восходить на горючее ложе соломенной или всамделишной вдовушки.
И последнее.
Самый древнегречески подкованный русский поэт Н. И. Гнедич на каждом всемпозиусе Коньком-Горбунком въезжал в равнодушные уши: "Гомер не описывает предмета, но как бы ставит его перед глаза: вы его видите".
Чтобы таково тщательно и любовно ставить перед глаза читателя что-то, надо прежде и свои зрячие глаза иметь!
Выходит, старый и слепой Гомер не всегда был стар и слеп? Его подробное объизображенье Итаки в "Одиссее" недвусмысленно свидетельствует о том, в каких бывальцах, минимум, на ней он сам перебывал.
"…богиня вдруг превратилась, взвилась к потолку и на черной от дыма там перекладине легкою сизою ласточкой села..."
Да не Гомер ли первый утешитель Пенелопы после многих одиноких ночей?
Ведь только в этом случае становится понятным сам факт появления в поэме пышного венка похвал сорокалетней невесте, будто сотканного из глубокой благодарности за незабываемые минуты или даже часы запретной любви: "Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос; ложе покинул тогда"…
Нет, нет, мы, чтущие, не позволим страстному потоку поэзии Гомера поглотить своим великолепием те малые, скрупулезно суммированные крупицы истины, которые заставляют сделать вывод…
Да, да, Пенелопа ничем от своих родственниц Елены и Клитемнестры, как и от других сладострастных дочерей Зевса, не отличалась!
Миф о ее верности – он и есть не более чем миф.
 То-то – потому пошло, посмотрите, читатели, по словарям выражение о хитрой уловке, якобы для обмана женихов – "ткань Пенелопы". Но, оказывается, и для всеобщего окозамыливанья (укр. – очковтирательство): что днем целомудрие соткет, то ночью страсть распустит!
То-то – потому, честь Пенелопову стремясь охранить, пришлось Одиссею с Телемахом всех женихов махом порешить. Чтобы ни один из ста восемнадцати ни под каким живым видом не проболтался!
То-то – если следовать литературным наставлениям горького соцреализма и проследить связь истории с художенственной современностью, – до се все Пенелопы только на ткань неверности способны!
Чего стόит истерия вокруг испанской актриски Пенелопы Крус (Penelopa Kruth)! Чи – ни Брижит, чи – ни Бардо?!
Эта – коза и коза. Ни кожи, ни рожи. Як наши читачкы, у яких полна пазуха цицёк, кажуть: дви лучины та гирсть соплэй… ничόго, крим нэйверносты.
Ай, нет, нет, наоборот – верности… тому режиссеру, который снимает ее на одну картину. С которым – и по-сценарные, и – хоть ложкой ешь! – по-ложительные отношения.
Будь то те же "Бандитки" в "Сахаре" или "Готика" и "Ванильное нёбо" от "Кокаина", "Фанфан, который всего тюльпан", или полный "Ноэль", или вообще "Проснуться в Рено"…
 И вот уже не Гомер с мифическим Гермесом, а Лапша. ру вешает на уши весть, извольте радоваться, о продолжительности свадьбы Пенелопы с Томом Крузом (Tom Cruise). Мол, супруги разошлись раньше, чем гости!
А три года перед тем – куда режиссер козу за счастьем ни тянул, туда и Том на беду мотался. Никак не наоборот:
 И вот уже Интернет-страница "Красота не знает времени" впенелопливает полсотни фотографий голой Круски. И актрыске-динамистке за это, не известно за что, пристукнутые ею папарацци вручают в Париже Орден изящных искусств и словесности!
Все, конечно, догадываются или знают – за что.
То-то, выходит, не родился на эту Пенелопу еще свой верный Одиссей, не говоря уже о том, чтобы самой воленс-неволенс блюстителя нравственности, какого б никакого Телемаха завести.
Твердиземное же море – колыбель, где заколыханных, ткущих ткань Пенелопы от Пиренеев до Итаки, издревле было полно по всем берегам.
То-то – рядом же все! – через талию Италии никакая ни одиссея, а сто минут Икару пролететь. Или русскому мόлодцу в сапогах-скороходах через италийский сапог процокать.
До сапогея неверности казака с этой козой в апеннинских сапогах. С бутылкой не квасного "Клинского" – по усам текло, в лом не попало, а "Кьянтского" – сыто-пьянти черному таракану без усов! Типа рыгацители, анамнедали…
 Как говорится, не по-английски – IMHO: "In my humble opinion" (по моему скромному мнению), а – по-русски – ИМХО: "Имею мнение – х… оспоришь!"
У исконно титульных лиц национальностей просим извинения за троеточие в третьем слове цитаты. Потому что в "Русских народных сказках", собранных и напечатанных Афанасьевым в 1867 году, оно было набрано 177 раз – полностью!
А один их самых умных людей России – как раз романтический переводчик "Одиссеи" – Василий Андреевич Жуковский (1783 – 1852), наставник царских детей, придворный поэт и друг А. С. Пушкина, еще и раньше не смущался употреблением этого слова, характеризуя его как повелительное наклонение просторечного "ховать"!
Но вернемся к нашим козам… ИМХО-то ИМХО – бесспорное мнение. А сомнение в праве на осуждение неверности, как слабости слабого пола, не ховается…
 Такие неожиданные для самого мнения-сомнения.
С которыми натворивший все написанное и остается. Въедливый, насмешливо легкомысленный. Невзирая на имя. А так-то он серьезный – (c англ.) Ernest…
                                                                                                                            
Новое платье короля
Иногда даже несуществующие постановки требуют критической оценки. И вот как раз такой случай… Не создано ни оперы, ни, тем паче, балета на сюжет Ганса Христиана Андерсена. Только кино- и мультфильмы. На их сценариях и попробуем разобраться – почему?
Сегодня многие, серьезно – и не очень – изучающие мотивы поведения сказочных персонажей, пришли к выводу, что история с голым королем имела несколько иной уклон и, конечно, конец. Речь не о том сатира ли это на известного писателя Фредерика Палудана-Мюллера или испанская новелла XIV века. Речь – о самом существе.
Оказывается – не был король обманут ткачами! Он просто прикинулся. Не в смысле – в платье обернулся, а просто обернулся, простачком притворился.
Да, да, такая хитрость, вежливость королей...
Но зачем?!
А он уже давно мучительно искал реальный способ наглядно продемонстрировать обществу свое нехилое мужское достоинство! Чтобы тем самым укрепить к тому времени пошатнувшийся в народе монарший имидж.
Тут и подвернулись эти проходимцы, выдававшие себя за ткачей.
Так что, кто бы что ни говорил о красоте нового платья короля или кто бы ни кричал, что король голый, тот, знай себе, вышагивал под роскошным балдахином и радовался, что его (его, а не мошенников!) замысел удался.
Все-все воочию увидели, что король еще мужик, что надо!
Однако именно эту главную мысль нашими сценическими средствами осветить и невозможно! Конечно, мужики, что надо, те с удовольствием последовали бы королевскому примеру, но…
Во-первых, у нас не сказочный Нудистан какой-нимудь.
Во-вторых, возникли бы довольно пикантные трудности кастинга на главную роль, когда надо принимать во внимание не гениальность, а генитальность!
В-третьих, кого приглашать, если даже ветераны в кафе во время распределительного собрания беседуют, примерно, так:
Трагик: "Не позвали… Забыли…"
Комик: "Не позвали… Помнят!"
В четвертых, что началось бы в бутафорских и других даже гримуборных, – уму не растяжимо!
В-пятых… Фантазия любого, а особенно испорченного зрителя может с легкостью найти еще не одно оправдание отсутствию театрального действа "Новое платье короля"…
     Но если кто из режиссеров все-таки сумеет воплотить выписанную здесь концепцию, то вот – нате вам, пожалуйста! – согласно уважае... моего мнения, эссе-место пусто не бывает.
 
     Аллегрины
 
                                              Память – это безумная баба, которая собирает яркие тряпки, а хлеб выбрасывает. О. О¢Малли
 
       Два приключения великих музыкантов, о которых дурной памяти по уму сохранять лишь яркие аллегрины (от итал. allegro – весело)…
   
 ¯
Кристоф Виллибальд Глюк, известный реформатор оперы, почитай, каждый вечер превращавший ее в музыкальную трагедию, настолько упивался успехом и бордовым, что окружающие пребывали в постоянной ожидации – композитор вот-вот мог сочинить себе беду. Однажды в Париже вот-вот и случилось. 
Проходя анданте мимо табачной лавочки, Кристоф пошатнулся и разбил в окне стекло. Выскочивший обкурившийся лавочник из новых французских, покрутив одним пальцем у виска, грозно исполнил басовую ораторию с полоумным требованием полуфранка. Пошарив неверными пальцами в жилетном кармане, Глюк подал экю.
Торгаш начал объяснять немецкому проходимцу, что это целых два франка, махая перед ним уже двумя пальцами. Тогда Кристоф Виллибальд, до которого, наконец, дошло, что это не просто двоится в глазах, а в смысле – надо разменять, размахнулся и со словами:
– Гут, сдачи не надо! – стал крушить оставшиеся стекла.
Сбежавшиеся оченевидцы услыхали, что у действующих лиц никакого аккорда не выходит, а лишь терции, и заломили руки обоим. Лавочник, успевший прикарманить экю, сначала в отключке держал музыкальную кляузу и помалкивал.
А Христофор Виллибалдыч, напротив, еще долго творчески первым голосом сфорцандо, будто Орфей Ифигении, кричал и дирижировал:
– Ich bin Gluck! Ich bin eben so klug! Их бин Глюк! Их бин ебен зо клюг («я все так же мудр»!
Ну, тут и пострадавший предъявил ультиматом:
– А пусть его, – говорит голосом продивным, но громким, – уважаемые мадам и месье, канает он со своими глюками, Herr von Durmann! Вон к ebene Frau – к такой матери!
      Так и вот, во-от когда еще, из поры восемнадцатого века заветно пошли и стали внимательно звучать в музыкальной среде эти выражения: "Их бьют глюки! Наклюкались лабухи!" – приправленные и другой, и прочей, умной и не очень чтобы, лабудой и терминами.
     Не говоря уже о каламбуре: «Если впадая в глюковный дурман, снимешь д у р ф р а у, ты утром   д у р м а н!
     Таков уж был, Глюк. Чудил и в других городах Европы, привнося в серьезное действо развлекуху рюмочных. Например, в одной из лондонских газет 1746 года можно было прочитать:
     "В большой зале города Гикфорда во вторник 14 апреля господин Глюк, оперный композитор, даст музыкальный концерт с участием лучших артистов оперы. Между прочим, он исполнит в сопровождении оркестра концерт для 26 рюмок, настроенных с помощью ключевой воды: это – новый инструмент его собственного изобретения, на котором могут быть исполнены те же вещи, что и на скрипке или клавесине. Он надеется удовлетворить таким образом любопытных и любителей музыки".
 
     ¯  
                                                О, нет истории печальней,
                                                            Чем у симфонии "Прощальной"…
                                                                                            Освежеватель истории
 
К тому времени другой глюковский земляк Франц Йозеф Гайдн основал венскую классическую школу, в которой заложил не только классы, но и последнюю дирижерскую палочку. Пришлось вояжировать в Лондон.
Здесь Гайдн настолько экспрессивно наметил новый тип драматургической конфликтности в одной из своих симфоний – то ли "Траурной", то ли "Прощальной", что однажды в натуре чуть не порешил несколько десятков зрителей, которые живыми остались только по воле Господа.
А воля оказалась такова, что любопытные лондонцы покинули дорого закупленные места в центре филармонии, чтобы вблизи рассмотреть виртуозно повернувшегося задом великого композитора и дирижера.
Инструментовка и состав оркестра были доведены Францем Йосифычем до такого классического количества, что огробная люстра subito ахнула с потолка: "Ахблямбзть!" И страшным фортиссимо со "шмальцем" тысячи осколков попыталась заглушить гениальную музыку.
Не тут-то было! Зрители живехонькие вернулись по местам, на ощупь разыскивая свои и не свои вещички, а знаменитый Йожик в тумане избежал доремифарса, окончательно хорошо исполнив довольно совершенную и блестящую симфонию.
И только после финала глубоко взволновался уже не аккомпанированным, а натурально полусухим речитативом:
– Все-таки музыка моя, господа, – сказал оркестрантам, – чего-нибудь да стоит, если спасла не меньше трех десятков людей, ее полюбивших!
 
 
Любя нескучные поездки
Именно так – с любовью к нескучные поездкам по лучшей из дорог с мужественным эпитетом – железная, и написалась эта ироническая проза, отобразившая и авторский взгляд из кабины локомотива, и точки зрения на "железку" неравнодушных коллег по ведущей из ведущих творческой профессии.
В том числе – виртуальных друзей «железки», некоторые заметки и замечательные сюжеты которых вместе со своими под собственным острым соусом автор и подает.
 
Все мы едем туда, куда едем и едем.
И колеса стучат. Не большой ли Истории?            
А истории малые – все, что заметим –
                                                                         Облечем, как сумеем, в слова аллегории.
  
ИДИТЕ В БАНЮ
                             (brech.ua-ru)
 
После периодических экзаменов, технических занятий, планерных совещаний и прочих событий, собирающих свободные от поездок локомотивные бригады, всей "брехаловкой" идем в баню. "Пошла братва на Липецк", – а мы в баню.
Идти именно сюда рекомендовал и чистивший себя у нас под великого, но вышедший не из гоголевской, а из путейской шинели, заезжий текстуальный маньяк смеховозрелого возраста. Его фамилия известного прошлым летом писателя недавно стала именем, и потому он весьма апломбированно вещал: "Идите, в баню!"
То же советовало и выставленное в привокзальной торговой точке "Вечный зов" объявление: "Пива нет! Идите в баню!"
Забегаловка, брехаловка или другое застойе – это, конечно, хорошо, но только в бане устанавливается неповторимая доверительная атмосфера, снимающая с костыля (прямодействующего тормоза) языки даже законченных молчунов, и тогда можно услышать такие были-нéбыли, которые в иной ситуации никогда бы не были. Которые никакая Дубина Неврубицкая ни "Аншлангом" не отольет, ни "анШлаком" не насыпет!
Языком плести – не поезд вести. Хотя врать не принято – люди все опытные, что к чему понимают, да и нет смысла: бывальцы круче любой сказки.
К сожалению, не все можно переносить на бумагу: у читающих одну книжку расписаний поездов многое на одних междометиях или слишком профессионально, а о чем-то и остальным не стоит клавиатуру трепать, поскольку все под начальством ездим.
Жаль, конечно, что слишком многое изменилось на "железнодорожной дороге" и даже "way" с той поры, когда любого могли подвезти в будке паровоза, и о деньгах даже не думали, не то, чтобы заикаться. А сегодня?
Глаза бы не глядели на некоторых "извозчиков" в кабинах электричек или на кабинетных техников, которые, расшифровав скоростемерную ленту, прозрачно, как сопля младенца, заикаются-намекают машинисту:
– Вам не кажется, что превышена скорость?..
– Может быть, ведь скоростемер с погрешностью, и плюс-минус пять километров в час допускается...
– Нет, превышена не меньше, как на пятьдесят... д-долларов!
Было ли лучше раньше, в брежние времена вездесующего руководства, когда все было подчинено широко расмахнутым по стенам лозунгам: "План перевозок – любой ценой!"; "Выпланим и перевыпланим!"?
     Но работали по лозунгам негласным: "Колеса крутятся, все остальное – излишество"; "Ремонт нельзя окончить – его можно только прекратить!"
– Сколько у вас в депо на ремонте работает?
– С начальством – около семисот человек.
– А без начальства около?
– А без начальства там никто работать не хочет!
   Рабочее время распределялось так: перекур, перетреп, пересцык и даже перетрах. Получался такой перегиб, что для работы не оставалось времени. Распространен был и перелет – на новое место.
Людей не хватало, приходилось "летунов" снова принимать: и слесарей, у которых руки только под рюмку заточены, и мойщиц-обтирщиц, ни разу в руках ничего тяжелее помады не державших, и мастеров... со стола куски хватать.
– Нет, вы сами водили поезда?
– Ну…
– Ну, водили или нет?
– Ну, нет…
– А где, кем и как долго вы работали?
– На стройке строителем. На работе рабочим. И на последнем месте больше десяти лет…
– Так почему его оставили?
– По амнистии. Потом, правда, еще год находился в Коми…
– В коме? Ну, вот направление на медкомиссию в нашу поликлинику.
    – Расскажите, как в нее попасть?
    – Идите прямо.
    – Прямо? Ну, ежли так, мне не дойти!
     Ходить – не ездить, некоторые, у которых все руки росли из одного места, доходили. Потом больше, чем работали, писали объяснения типа: "Я не вышел на работу потому, что думал, что вышел"!
А помощники? Присылали не только недоученных, но порой – недоколыханных, для которых работа не волк, она хуже!
Приняли дизель-поезд, машинист говорит:
– Запускаем!
А помощник вместо проверки запускаемых в работу дизелей бежит двери открывать, чтобы пассажиров "запускать"!
Не отпустил тормоз какого-то вагона в пути, пришлось на перегоне остановиться, послал машинист одного такого "расторопного":
 – Беги, посмотри!
Но минуты бегут, уже диспетчер по рации привязался: "Механик, в чем дело?" Машинист решается, подложив башмаки под колеса электровоза, самому шпарить по составу. Подбегает, воздух под вагоном шипит, колодки прижаты, а помощник с ноги на ногу переминается.
– Отдои тормоз, выключи распределитель, чего смотришь!!
– Вы же сами сказали – посмотреть!!!
Да... у такого вся предыдущая жизнь тормозным путем была, лишь зряплату получать успевал. Хотя есть наездники и думающие, и любознательные, и неизвестно, какие лучше:
– Зачем я этот тумблер в каждой поездке уже десять лет включаю? Не посмотреть ли, что получится, если выключу?!.
Но вернемся туда, где сидите на лавке, завернувшись в простыню, после первого захода, экзамен сдан, завтра – выходной, на душе – благодать, о, сколько нам открытий чудных готовит… открывашка… и в руке – запотевшая кружка светлого пива.
Пива, которого надо – При Интоксикации Выпить Обязательно, которое здесь – в самый раз: даже если "пиво подходит к концу", то туалет рядом. Колесо для полюбивших жизнь на колесах, тоже ничего, но колесо в бане все-таки не то.
 Пиво без водки (или наоборот?) – не выброшенные деньги, потому что – не пьянства ради, а чтобы печень не работала вхолостую. И надо-то совсем немного – лизинг, закусинг, в крайнем случае еще по чуть-чуть.
Если к тому сухарики-бухарики, легко переходящие в бухарики-смехарики, если красные раки, заранее вымоченные еще живыми в белом (не вине, а молоке!), – чрезвычайно питательная встреча. Хотя пить и закусывать, все равно, что ехать и тормозить!
Здесь нет Бухалисов – любителей принять "не в мойку", то есть посидеть без посещения парной и моечной: "Пришли в баню и что – мыться будем?!" Нет и алкоголиков, – которые пьют больше машиниста-инструктора.
Нет, всегда оказывается рядом какой-нибудь аналитик: «А налито? А налито?» Да, налито, да многие водкой болеют, но они же здесь, все-таки, включают похмелятор и лечатся пивом!
Да, не перепились еще на "железке" мастера вождения поездов и меткого слова. Есть еще порох в пороховницах и ягоды в ягодицах. И нет такой крепости, которую не взял бы на грудь труженик стальных магистралей!
Ну, юморофилы, писателей люблю – всегда себе налью, "зеленый, поехали!"
 
 
 Объявы и предъявы вокруг поезда Москва–Львов
 
Каждая нация насмехается над другой, и все они в одинаковой мере правы. А. Шопенгауэр
Нас испортил национальный вопрос, расставляющий все точки наді и даже над ї
 
Вступление
Идет лето 1918 года, Нестор Махно пытается выехать из Харькова в Москву. Тогда правительство немецкой марионетки гетмана Скоропадского провело между Белгородом и Харьковом «государственную границу».
Вот что вспоминал Махно: "Железнодорожные служащие гетманского царства поделались такими «украинцами», что на вопросы, обращенные к ним на русском языке, совсем не отвечали.
Я, например, хотел от них узнать, идет ли этот эшелон и далее, из города Белгорода. И только позже, когда я, истомленный, проходил обратно, один из них подозвал меня и предупредил, чтобы я ни к кому из них не обращался со словами «товарищ», а говорил бы «шановний добродию», в противном случае я ни от кого и ничего не добьюсь.
Я поразился этому требованию, но делать было нечего. И я, не владевший своим родным украинским языком, принужденно должен был уродовать его, обращаясь так к окружающим меня, что становилось стыдно.
Над этим явлением я несколько задумался, и, скажу правду, оно вызвало у меня какую-то болезненную злость, и вот почему.
Я поставил себе вопрос: от имени кого требуется от меня такая ломота языка, если я его не знаю? Я понимал, что это требование исходит не от украинского трудового народа. Оно – требование тех фиктивных «украинцев», которые народились из-под грубого сапога немецко-австро-венгерского юнкерства"...
  А теперь – наши дни...
 
Москва, Киевский вокзал:
"Внимание! Внимание! Скорый поезд № 073 Москва Киевская – Львов отправляется с девятого пути! Дорогие россиянцы! Берегите себя вдали от родины! Счастливого пути!
А ви, кляті xохли, їдьте і не повертайтесь!"
 
В пути следования:
"Вниманию пассажиров! Вниманию мировых и украинских домов модной надежды!
Государственная администрация железнодорожного транспорта Украины "Укрзализныця" объявляет творческий конкурс на лучшую семисезонную форму для локомотивных и поездных бригад, решенную в цветах государственного флага с возможностью выворачивания желтого летнего верха на голубую изнанку зимой.
Униформа должна быть удобной и оригинальной, плотной и токонепроводящей, гидро- и маслонепроницаемой, свето- и пожароустойчивой, не мнущейся и не изнашиваемой. Аксессуары могут быть любого цвета, при условии, что это будет оранжевый".
 
Брянск:
"Внимание! Со второй платформы отправляется скорый поезд № 073 Москва – Львов! Россиянцы, одумайтесь пока не поздно!
На территории Брянского вокзала работает гостиница, русским – одна ночь бесплатно!"
 
В пути следования:
 "Внимание! Прослушайте книжное обозрение:
 
А. Дюма (праправнучка). Три машиниста: Роман с подозрительными типами локомотивов. Перевод Ч. И. Негенийпуло. – Минск: Издательство "Эльзлорадо".
 
Сажи Умапалатова. Наш паровоз, вперед лети: Записки избеженки бригады кому нести чего куда. – Под редакцией И И. Шандыбаранова. – Москва: Издательство "Эксчмопресс".
 
О. Н. Закадыкналиев. Вся сила – в яйцах. Приспособление типовых инкубаторов для вагонов-ресторанов: Сборник проблемных статей по теме "Размножаются ли яйца пyтем вылyпа кyp?". – Санкт-Петербург: Издательство "Скоропутье".
 
Я. И. Полушпалко. Эксплуатация краеугольных колес винторельсового подвижного состава: Очерки оченевидцев. – Киев: Издательство "Тhe Vse".
 
З. А. Колупатский. Разведение машинистов на дачных участках: Филонологическое исследование. – Москва: Издательство журнала "6 суток".
 
Леонардо да Нынче. Катапультные поезда: Записные книжки, в переводе доктора мнимологических наук З. А. Шизлонго. – Санкт-Путинбург: ВасИздат.
 
Д. А. Череззагсова. Прочь с дороги, бабы: Бе-ме-муарная пастьораль о тернистой полосе отвода простой монтерши пути в супруги пасынка дорожного мастера. – Москва: Издательство "Сбагриус".
 
Т. У. Польстер. Пассажирность и машинищенство: Учебник абсурдологики. – Минск: Издательство "Мудицина".
 
В. Пьющенко, Ю. Шельмошенко. Из искры возгорится померанж: Митингновый каталог самоотдельных искрогасительных, дуроотбойных и шуматологических инструментов. – Киев: Издательство "Тремайданец" имени рушника Леси Украинки.
 
ОАО "РЖУД". Инструкция проводнику пассажирского вагона с основами научной стервологии. – Москва: Издательство "Али-баба и ее 40 разбойников".
 
Под редакцией Н. Е. Некрасова. Кому на "УЗ" жить хорошо: Телефонный справочник Управления "Укрзалiзницi". – Киев: Издавательство "Цоп собi".
 
Хутор Михайловский:
"Всех украинцев просят выйти из вагонов для таможенного досмотра! Руки на ширине плеч! Ноги на вагон! Декларация в зубах!
Россияне, спокойной ночи".
 
Конотоп:
"Ще не вмерла Україна!" Другії лозунг: "Нехай щастить!" – для москаликів означа: "Незачем шастать!" Так що – речі з вікон! Гроші на стіл! Декларацію в одне місце!
Вітаємо українців на Батьківщині! Співвітчизники, списки того, що відібрали на росіїській митниці – до начальника потягу! Зараз кацапи нам все відшкодують".
 
 В пути следования:
 "Вниманию пассажиров!
Запорожское отделение Винкомбанка и центр туризма "Тарантас Бульба" 5-го и 20-го каждого месяца приглашают членов партии любителей требовать уважения – поехать в Ригу на припартизированном поезде "Перегар", составленном из вагонов-ресторанов.
Дети до пяти лет проходят в вагоны на руках.
Поезд отходит от собственной политической платформы.
Бизнес-туры в Стамбул и другие города родины наших кожаных курток – по выходным дням, перекуро-туры – по рабочим.
Продолжаем ежедневно посылать всех обратившихся к нам по всем направлениям".
 
 Киев:
 "Увага! Увага! Потяг № 073 Москва – Львів вирушає через дві хвилини. Прохання проводжаючим вийти з вагонів. Щасливої дороги!
Вагони с москалiками опаздуют на 8 часiв!"
  
В пути следования:
"Богатые туалеты – нашей родной и великой железнодорожной матери Украине!
Вниманию поездной бригады!
Выкуплю вагонные туалеты поездов всех категорий. Дорого!
Президент Выгодночопского ЗАО "СероводоРодина", доктор го.но-обогатительных наук И. И. Кривосанко".
 
Львов:
"Увага! До третьої платформи прибув швидкий потяг № 073 "Клята Московія – славетне місто Львів". Выходжуючi, можете пройти до мiста по містку.
Москальський склад потягу, на жаль, весь вийшов на 50-му кілометрі і зараз зі своїми клумаками насолоджується карпатськими краєвидами.
Пасажири біля кас московського напрямку! Ви можете зачекати свого потягу на нарах у кімнаті міліції вокзалу"…
 
Наши праздники
Локомотивные бригады не любят государственные праздники. Потому что другие расслабляются, а они работают. Другие, пропраздовав всю ночь, наутро помирают, а они только с работы приходят.
Тут уж – либо ты имеешь профессию, либо она имеет тебя.
Зато на бывшей родине лозунга: "На труд, как на праздник!" – для локомотивщиков праздником была каждая благополучная поездка. Сегодня признают и такие:
 
День независимости
     Уход в очередной отпуск, который дается, чтобы напомнить, что без вас движение поездов не прекращается и в остальное время года. 
 
     Хэллоуин – канун Дня всех святых
     Каждый из графиковых, но не сорванных нечистой силой и экстренным вызовом, выходных дней. Часто переходит в похмелоуин с больной от празднования тыквой.
     Накануне железнодорожного Дня всех святых, то есть  выдачи тринадцатой зарплаты, каждый молится, чтобы оказаться в числе тех святых, кому она достанется.
 
День рождения машиниста-инструктора
     "Узнав, что в этом году будет Ваш день рождения, как не хэппипёзднуть..." и т. д.
 
День благодарения
Речь не о Холокосте для индюков, потому празднуется не с индейкой, а с собственной женой, не 25 гноября, а каждые две недели. Накануне справляется панихида по последнему потраченному дензнаку.
 
Прощеное воскресенье
     У каждого – индивидуально. Например, день возвращения ранее отобранного талона предупреждения.
 
День переездного автостояния –
Пробкин день.
 
День вольнопроизносимых транспортных профессий:
гавонников, встрелочников, крадовщиков, многостаканочников, нойщиц, отверственных трюководителей, отператоров, порновозников,  плутейцев, ползунов, полупроводников, поручней, рельсоукрадчиков, секретварей-машилисток, составбителей, спиздчиков вагонов, учудилеров, фразеровщиков;
и наконец их общий –
 
     День железнодорожника
…Жена обращается к мужу-бизнесмену, собирающемуся на работу в офис и повязывающему перед зеркалом галстук:
  – Милый, могу спорить на что угодно, что ты не помнишь, к а к о й сегодня день!
  – Я все помню, дорогая... – бурчит муж, подхватывает "дипломат" и убегает.
  ...В обед с курьером жене доставляется корзина роз и бриллиантовое колье из престижного ювелирного салона.
...В 17:00 лично Юдашкин прибывает к ней на дом и доводит одно из самых дорогих в своей коллекции вечерних платьев до совершенства по фигуре.
... В 20:00 появляется сам муж-бизнесмен, подстриженный и освеженный, с коробкой шикарных шоколадных конфет и бутылкой коллекционного французского шампанского.
Жена нежно целует мужа и произносит:
– Ах, милый, сегодня самый-самый счастливый ДЕНЬ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКА за всю мою жизнь!
 
    Не валяйте дурака на дороге (интертрепации)                     
O
 В России две беды: дураки и дороги, – многочислие первых естественное следствие необъятности вторых.
 
O
В России две беды: дурочки и дорожки.
 
O
В России две беды: дураков дорога учит!
 
O
В России две беды: дураки и дуры на дороге.
 
O
В России две беды: дураки и дуры. Третьей будешь?
 
O
В России две беды: с одной из них я развелся, вторая ее мама!
 
O
В России две беды: дураки-старики и молодым везде у нас дорога!
 
O
В России две беды: дураки и дороги их во власть…
 
O
В России есть две беды: дураки и дороги, – и нет пророка в своем отечестве!
 
O
В России две проблемы: первая решает вторую всякий раз, когда вы куда-нибудь едете.
 
O
В России равное соотношение дураков и дорог в третьем тысячелетии, наконец, изменилось: дорог больше не стало…
 
O
Другие спорят, что нет: число дураков уменьшается, но, мол,  качество их, в отличие от качества дорог, растет.
 
O
В России две беды: плохие дороги и дураки, которые с этим мирятся.
 
O
В России не две беды – дураки и дороги, а дураки на дорогах, а это беда в квадрате!
 
O
– Мы к приезду начальства все дороги заасфальтировали!
– А зачем?
– Ну, не дураков же переделывать!..
 
O
Дорога в ад вымощена предприятием "Дурстройвымощдоркомплект".
 
O
Дуракодорожный институт. Прием на факультеты:
Поступающих в первый раз;
Не в первый раз поступающих…
 
O
Да две беды известных – дураки, дороги – сведем к одной: дурак, ведущий по дороге!
 
O
Станет ли не две беды в России, а одна беда: дураки, которым дóроги дорóги в никуда?
 
O
У России две беды: дороги и дураки, которые их любят.
Как написавший эти строки…
 
 
     Таранные вагоны          
 Пожалуй, нигде, как на транспорте, столь остро не ощущается связь времен, непрерывное течение веков. Прошлое переходит в будущее, которое вскоре тоже станет прошлым, сделав еще один виток по спирали времени.
На дворе XXI век, а по домам – еще древние века, как семеро по лавкам. Если смешать темное прошлое со светлым будущим получится серенькое настоящее. Пески забытья засыпают прошедшие события, но есть люди, которые по крупицам воссоздают былое. Ведь, чтобы увидеть будущее, надо познать прошлое.
Эти глубокие мысли – естественная прелюдия к интервью нашего корреспондента Провсестры Предбанной с рукойводителем местного военно-исторического клуба "Ермак" Нилом Енисеевичем Николаевым-Нидвораевым.
– Нил Енисеич, каким образом Ваша деятельность пересеклась с железной дорогой?
– "Железка" – древнейшая транспортная система. И уже этим интересна общественности. Но, оказалось, что и для военных историков она представляет немалый интерес.
– Чем же?
– До нас дошли свидетельства использования вагонов во многих войнах и вооруженных конфликтах. Начиная с древнейших времен до совсем недавних. По историческим меркам, конечно.
 – Даже не верится...
 – Но факты – вещь неумолимая. Смотрите, вот рисунок на древнегреческой амфоре. Явно изображен вагон, пробивающий стену. Конечно, скромность укрощает человека, но я постоянно утверждаю, что вагон использовался, как таран.
В конце второго тысячелетия до нашей эры войска Хеттского царства, занимавшего территорию современной Турции, осадили город Уршу в северной Сирии. Но у него оказались верные союзники – города Алеппо и Царуар, а также царство хопперитов. У осаждавших все шло из рук вон плохо.
Вот что говорит текст на аккадском языке, которому около 4000 лет, о реакции на это хеттского царя: "Постоянно мне приносят дурные вести, чтоб вас бог грозы унес потопом! Не сидите без дела! Изготовьте такой таран, как у хопперитов, и пусть его доставят на место!" Есть основания предполагать, что именно могущественные хоппериты впервые в мире применили вагоны-хопперы в осадном деле.
Об этом же говорят рельсы, найденные недалеко от Колизея, которые, я убежден, специально закопали, чтобы скрыть следы, оставляемые тяжелыми вагонами засекреченных типов. 
Или вот, смотрите сюда. Это отрывок из записки Суворова о взятии Измаила: "Измаил взяли с помощью Божьей и камней египетских". Камни египетские – ни что иное, как изготовленные по древнеегипетской технологии каменные вагоны.
Тактика во всех войнах, где применялись вагоны, была примерно одинакова: в вагон забираются десантники, на катках или рельсах вагон разгоняют, и он по инерции таранит ворота крепости.
 А конструкцию каменного вагона разработал, по-видимому, легендарный поэт Филоксен, которого сослал на каторжные работы в каменоломни сиракузский тиран Дионисий. Так поэт поплатился за откровенность, с которой посмеялся над слабостью поэтической музы самого Дионисия.
Через некоторое время тиран вновь призвал Филоксена и приказал снова выслушать свои стихи. Поэт долго слушал с напряженным вниманием, потом, не говоря ни слова, встал и пошел.
– Куда же ты?
– Назад, в каменоломни!
Эта выходка рассмешила тирана, он смягчился и стал перелистывать свитки с творчеством поэта. Когда среди них обнаружился чертеж вагона, Дионисий настолько был поражен и обрадован, что тут же простил строптивого насмешника, столь преуспевшего в транспортной инженерии.
По этому чертежу выпустили несколько изделий, пытались наладить серийное производство. Но ничего путного у тирана не вышло: рабочими были свободолюбивые славяне, которые попали в рабство, но и там не работали! 
Много позже отдельные удачно собранные тарановагоны серии ТВ использовались в гражданскую войну на территории России. Один из них, приписки депо Омск (Отменное Место Ссылки Каторжных), действовал в составе бронепоезда, сражавшегося против Колчака. К сожалению, в 1937 году он был развинчен на металлолом, который собирали на известную эскадрилью "От винта".
Эти факты легли в основу исследовательской работы, проведенной нашим клубом. В упомянутом месте ссылки каторжных нам любезно предложили провести испытания. Нас интересовало, могут ли современные вагоны использоваться в качестве тарана?
Результаты испытаний превзошли все ожидания! Оказалось, могут! Наши железнодорожники – достойные преемники традиций, что и говорить. И успех исследований ничуть их не испортил: они и раньше были искусны в этом. Так название одной из профессий "составитель поездов", оказалось, шло от первоначального "составбитель".
Ближайшие планы клуба? Сейчас оборудуем один из вагонов артиллерийской установкой и хотим проехать по маршруту того самого легендарного ТВ.
 
ДОРОЖНЫЙ СПОТЫКАЧ
                                                                           
Сложная работа
Вениамин Воробейников неодобрительно смотрел, как пассажиры садились в вагон, потешно пытаясь протиснуться с сумками все одновременно. Через несколько минут садизм прекратился, и Воробейников свободно впорхнул в тамбур.
Небритый, в женской кофте проводник выдвинулся навстречу, безучастно глянул на билет и, махнув рукой то ли приглашающе, то ли обреченно, задумался.
Вениамин знал, что работники делятся на думающих и думающих о том, как бы не работать. Проводник был явно из второй категории. И Воробейников отправился на поиски своего двадцать третьего места самостоятельно.
Здесь его уже ожидал сюрприз. В виде пассажира, который сидел на его месте, но имел свой билет на него. Тучный двойник схватился за сердце:
– Я так и знал! Я. Так. И. Знал!
И Воробейников знал, что какая бы неприятность ни случилась, всегда найдется тот, кто знал, что так оно и будет. А если дело уже запутано, то любые попытки распутать его окажутся еще более губительными. Поэтому, молча, лишь мысленно послав ультиматом, пошел сдаваться на милость проводника.
– И откуда вы беретесь на мою голову? – возмутился проводник.
– Откуда и вы! – не выдержал Воробейников, однако, тут же поправился. – Из кассы.
– Ладно, – примирительно заговорил и проводник, – садитесь тут у меня. Схожу к начальнику поезда, может, есть места в других вагонах.
Воробейников присел у столика в служебном купе и развернул газету. Вскоре к нему заглянул какой-то пассажир в обвисшем тренировочном костюме с двойными лампасами.
– А чай будет?
– Не знаю, – честно ответил Вениамин и, подумав, добавил. – Должен быть. Я бы тоже выпил.
Пассажир с удивлением посмотрел на него, еще помялся в дверях и поинтересовался:
– Может, чистый стакан одолжите?
Воробейников щелкнул замками дипломата, достал складной пластмассовый стаканчик и отдал. Пассажир, довольный, ушел. Но возникла пассажирка:
– У нас дверь в купе не открывается. Они заперлись изнутри, теперь дергают, дергают, я снаружи – тоже. Заперелка сломалась!
Вениамин начал растолковывать то, что сам знал и не раз испробовал:
– Надо при полностью задвинутой двери одним пальчиком,      о-одним па-альчиком повернуть ручку. Значит, снять ее с защелки, и только потом отодвигать саму дверь.
– А вы сидеть будете? Боитесь хоть этим одним пальчиком шевельнуть? Идите и снимите с вашей защелки. Или вас самого снимать пора?
С Воробейникова было достаточно. Он мог, конечно, по-доброму помочь, но повелительного тона не переносил.
– Ваша дверь, вы и открывайте. Как, я вам сказал, как!
– Безобразие, нет, вы посмотрите, что за хамство?! – закудахтала женщина, убегая обратно. – У меня пульс, а он сидит и советует, работничек!
Следующим явился пьяненький очкарик:
– А у нас в седьмом купе света нет. И провод болтается.
– А у вас в седьмом купе лампочки от вашего перегара и перегорели, – парировал Вениамин, – пора спать и провода экономить!
Тут же возник еще один обитатель вагона, пожилой:
– Вы не могли бы разбудить меня в полчетвертого?
– Во сколько? – переспросил Воробейников.
– Или в двадцать минут, а то я просплю.
– Я сам, наверно, уже спать буду.
– Ну, порядки, ну порядки, – прочувствованно сказал пожилой пассажир, удаляясь.
Наконец явился проводник, и Вениамин отправился в другой вагон, где было свободное место.
"Сложная работа", – думал Воробейников, теребя грязные ручки в переходах и бухая дверями самому вослед. Поймал себя на иронии и попытался сформулировать посерьезнее: "Ничто не бывает таким простым, как кажется!"
 
 
Мастерство
     – Как все-таки хорошо работать хорошо! – намечался афоризм в мыслях Стасика Микриевского по дороге домой. – Теперь вот и долг помощнику Николаю отдам, и заначку на "обеспечение безопасности движения" можно увеличить, и на рыбалку не с одной манной кашей можно выбраться…
     Он оборвал себя, иронически сформулировав, что хорошо бы начать жизнь с нуля. Седьмого после единицы! И вернулся в прошлое, когда он попросил будущего тестя руки его дочери Маруси, а тот неуступчиво ответил:
– Такэ... Нет уж... бэри усю!
Но жили они с женой долго и счастливо. Пока она не поняла, что другие живут дольше и счастливее. И богаче. Но всегда знала, что не в деньгах счастье, и если бы у нее были деньги, их бы давно уже не было.
А когда она упрекнула его в другом:
– Мало ты мне слов хороших говоришь! – то в день рождения Стас подарил ей толковый словарь:
– Вот. Здесь много хороших слов. Смотри и выбирай, какие понравятся!
За ужином кормилец-поилец, одевалец-материлец поймал на себе подозрительный взгляд Муси.
– Что же не рассказываешь, чем у вас День железнодорожника отметили?
– А что рассказывать? Всегда одно и то же. Торжественная часть, объявление благодарностей, вручение грамот, шефский концерт…
– А что, премии не давали?
– Давали, конечно. Тем, кто заработал.
– А ты что – не заработал, что ли?
– Мало что заработал. Ты знаешь, я работу свою люблю, а не в подхалимах да любимчиках вышивать.
– Сахарчук – любимчик, что ли? Во всех газетах ваших начальников ТЧ, ЭЧ, НОДТ чихвостит, а вон, Зинка звонила, ему почетное звание "Мастер вождения тяжеловесных поездов" присвоили и премировали – три тысячи рублей. Рублей, а не люблей!
– Нашли мастера… со стола куски хватать!
– Не со стола, как видишь. Добился мастерства, значит, если отметили.
– А-а, с тобой разговаривать!
– Вот, вот, раздухорился! Завидно? Конечно, вместе учились, в одной колонне работаете, ему премии, звания…
– Да, мы до сих пор в хороших отношениях, хотя и дружим. И мне, к твоему сведению, сегодня повыше звание присвоили – "Мастер – золотые руки"! И премию побольше, чем твоему Сахарчуку… – и осекся.
– Так, – зловеще обернулась Муся, – выкладывай!
– Пожалуйста! – и, как пошелковый, пошел в прихожую, и выковырнул из-под стельки бумажку в пять тысяч.
– Я так и знала, что опять расхвастался! Подумаешь, чи не премия – пять тысяч. Между прочим, Зинка Сахарчук таки заглянула в ведомость. Не можем только вспомнить, кто там у вас Итого? Вот кому премия перепала, так то премия!
 
 
Спецзадание
Самый опытный слесарь мотор-вагонного депо Семен Васильевич Тетервов выполнял спецзадание. Работа была не совсем привычной, но Тетервов не мог ударить в грязь лицом. Смолоду был застрельщиком многих рабочих починов, по праздничным дням грудь его украшали ордена и медали, знак "Почетному железнодорожнику".
И все же, поработав некоторое время, Семен понял, что с заданием ему не справиться. Градом катился пот, руки покраснели. Потом заломило поясницу так, что казалось – больше не разогнуться.
Он еще хорохорился, подтрунивал над собой: "Во, дела, медитация какая-то в позе йожика получается, а?"
Но перед глазами плыли радужные пузырящиеся круги, в голове электросварочно вспыхивала предательская мысль: "Может быть, бросить?" Сжав соскальзывающими пальцами ворот рубашки, Тетервов приказал себе: "Держись!"
Душевные и физические силы были на исходе, когда перед ним возникло родное лицо жены. Так улыбаться могла только она.
– И-э-эх, горюшко ты мое нелуковое. На все готов, ни на что не способен. Давай я! – и решительно отстранила его от корыта с бельем.
 
 
Случай с Плюралевичем
                                                            
                                                                            Он духом окрепнул в труде и борьбе:
                                                                            "Последний патрон оставляю себе!"
 
     Вот однажды на дежурстве классный электрик Плюралевич пересчитывал патроны и розетки, пересчитывал. Потом читать попробовал. Обрывки сказки, что ли:
     "Решил один царь дочку замуж отдать. А она: "Сперва пущай загадки мои разгадают. А кто не отгадает – тому голову с плеч да на задницу"…
     "… приходили к ней добры молодцы, а уходили задами вперед, там теперь у них глаза были"…
     "… тогда, – опять за свое царская дочь, – голову с плеч да на задницу!" И обломалась. Потому что голова у этого всегда была там. Вот, во истину говорят: "Не родись красивым, а родись с головой на заду!"
     Кончилась сказка. Взял газету, которая-то правда попалась. А здесь, а тут…..
     Между прочим,ветви власти, а как распустились! Все более уродливые формы принимает их сращивание. Оказывается, мэр Сиама, судья и спикер городского совета – сиамские близнецы!
     Несмотря на это, Плюралевич захотел спокойно лечь спать, да лег мимо топчана. И так ударился, что лежит и встать не может.
     Но вот Плюралевич собрал все три фазы и последующие силы да встал на четвереньки. А силы его покинули, и он опять упал на диэлектрические половики и лежит.
     Лежал Плюралевич сначала на животе, потом на спину перевернулся. Сначала просто так лежал, потом заснул. Не очень чтобы так и храпел. Лампочки часов через шесть, они от чего другого, поди, потухли, и то далеко не все, а некоторые вблизи.
     Сон подкрепил силы Плюралевича. Он встал совершенно здоровым, прошелся по дежурке и лег теперь на топчан с полной техникой и безопасностью.
     – Ну, – думает, – ни фига, теперь посплю!
     А спать не хочется. Ворочался с боку на бок, ворочался. Так и пропало дежурство.
 
 
Докатились
Эта капитализация окончательно может доконать человека.
Эдуарда Саввича Алахолкина – Эдьку Малахольного, этого типичного труженика, черт знает с какого года ни в какой партии не состоявшего, – выкинули из троллейбуса.
Более того – его прямо-тки вывеской ахнули об опору. На которой шнурки питания завязаны. Он обхватил ее обоими конечными граблями в упор высоким челобешником и долго не отцеплялся.
Конечно, слов нет, ехал Малахольный не в турецкой варенке с Малой Арнаутской с лейблом. Ему, знаете, содержания убеждений даже на простые затирухи не хватает. Он, может быть, только в поездку съездит и сразу шпарит домой. Он, может, помощник машиниста.
Он, может быть, действительно, как свиньялис дизельным маслом упитанный. Может, соляра и другие эмульсии ему льются на костюм "Гудок" и другие предметы, извините, туалета. Может, он от этого морально устает. И ходить ему домой дико невыносимо.
И не может он, ввиду недостаточного времени зарплаты, тачку себе нанимать для разъездов и приездов. Ему это не по нутрях. Ему бы на тролике додергаться – и то не сухой хлеб. Ой, до чего народ довели-то, до чего докатились!
Ага. Кончил Эдуард Саввич свою разъездную специальность аккурат в час пик. В час пик у него поездка по графику кончилась. Взял, конечно, в руку шарманку, ссобойчик свой, который с остатними харчами остался. Под мышку полустойку крепежную от платформы засунул, которая после разгрузки всякого леса на путях плохо лежала, а в хозяйстве пригодится. И пошел к себе домой.
Пошел себе домой к супруге и детям и думает. Ночь напролет, думает, обнимался с дизелем, и он оглушал меня и вибрировал, и не могу иметь мочи пешком следовать. Дай, думает, сяду на троллейбус, как уставший трудящий и даже после смены.
Тут останавливается перед ним троллейбус номер тринадцать. Эдик Малохольный, конечно, просит одного пассажира подержать шарманку с недогрызным подарком от "лисички-сестрички" детям, а сам, конечно, становит на площадку полустойку.
Конечно, слов нет, полустойка не была сплошной чистоты, не блестела. То есть, ежли блестела, то больше от мазута с железными опилками. Дык, оно и по шарманке никто не велит польтами обоего пола шаркать. И которая женщина в люрексовом комплекте к полустойке прилипла – сама, распрогроб в ее дуру, виновата. Не обнимай чужих предметов в общественных местах проезда!
Но, это все так, с этим мы не спорим: может быть, Эдуард Саввич, действительно верно, против гражданских правил ЕС поступил, что с полустойкой передвигался. Речь не об этом. Речь – о спецовке, костюме "Гудок". "Новые русские", притесавшиеся к тому времени даже в троллейбусе, опротестовали как раз насчет костюма.
– То есть, – говорят, – нету как к нему притронуться. Совершенно. То есть отпечатки, как при "игре на пианинах", происходят.
Эдик Малохонный резонно отвечает:
– Очень, – говорит, – то есть понятно: раз дизельные поезда и локомотивы на солярке, то отпечатки обязательно случаются. Было бы, – говорит, – смертельно изумительно, ежлив без отпечатков…
Тут, конечно, не все, а шизонутые подруги новорусские, эти бледноногие трезвонят, конечно, во все дыхательные перепонки и требуют остановки, будто кому невтерпеж по естественным делам прищучило. Происходит остановка, и они хамскими голосами просят сойти Малахольного. Эдуард Саввич говорит:
– Троллейбус для народа или народ для троллейбуса? Это же понимать надо! А я, – говорит, – может, всю ночь в кабине рассекал. Может, я помощник машиниста?!
Тут, конечно, происходит самая печальная сцена. И железнодорожного трудящего Эдуарда Саввича Алахолкина сымают, как сукина сына, с транспорта номер тринадцать, задевают будкой за контактную опору и выживают, как небегемона! С полустойкой уже рабочему классу в общественном номере троллейбуса проехаться нельзя? До чего докатились!
 
 
Внезапная проверка
По сигналу тревоги будущих участников внезапной ночной операции, которые как ни в чем ни бывало безотчетно проводили свободное время во сне, доставили на вокзал в мешках.
Когда носильщики их развязали и вытряхнули ответственных работников железной дороги на перрон, оказалось, что некоторые были принесены в одном белье, другие – в другом, третьи – в чем мать родила, а одного доставили вместе с женой собственного бухгалтера, и тут из-за острот немного нарушилась дисциплина.
Обнаружилось и еще одно нарушение: в одном мешке оказался не путейский, а авиационный начальник. Пришлось отпустить его досыпать домой.
На вагонных табличках было написано "Норд – Зюйд". Половина проводников инспекционного поезда была в тулупах и валенках, вторую половину одели в шорты и босоножки. Для лучшего сохранения тайны. Чтобы до последней минуты пердатели не знали, куда отправится поезд: на север или на юг.
К тому же начальник поезда настолько подозрительно объявил: "Наша бригада окружит вас теплотой и заботой", – что многие обреченно задумались о том, как выбираться из окружения.
Только когда тронулись, пополз слушок, что намечается генеральная проверка приграничной станции Веселидзе. Отправляющиеся оттуда поезда опаздывают на двенадцать или даже на двадцать месяцев, или совсем не приходят.
Ехали день, ночь. Оставившие дома жен, начав естественно с пятидесяти процентов, вскоре обнаружили резкую покилометровую убыль и этой уверенности в них. Тем более, на третий день пути один получил из дому телефонограмму: "Но люблю я только тебя"!
     В ту же ночь экстренное торможение сбросило всех с полок.
     – В чем дело?! – пошли к машинисту.
Тот косил глазами и кричал:
– Вы же видите, что не хватает левой рельсы!           
– Есть левый рельс, – возразил один начальник.
– Это правый, – левой нет.
– Никогда не мог понять, какая разница между правым и левым рельсами? – засомневался другой не маленький чин.
– Разница большая, – лихо отвечал подчиненный, – вот изволите видеть: правый сам по себе, а левая сама по себе!
– А, теперь понимаю…
     Через несчитанные часы, установили, что действительно не  хватало не правых или левых, а тех рельсов, которые продали в ближнее зарубежье. Там ими зарплату выдавали. Ну, уложили и двинулись дальше.
     Но значительно медленнее. Потому, что надо было укладывать путь спереди, проезжать, разбирать сзади и снова укладывать. А может быть, и потому, что дорогу перебежала черная кошка с пустыми ведрами.
В полном тумане прибыли в большой город, в котором жило много людей. И давно ведь жили. Но поезд пошел дальше. Не прошло и года, когда достигли Веселидзе. И тоже из большого железнодорожного узла в разные стороны света расходились однорельсовые пути.
В окна экспресса, который должен был отправиться два года назад в двадцать пять ноль-десять первого апреюля, провели не только свет, но и ток. Не было только связи. То есть была с такими перебоями, что пассажиры возмущались, выкинув лозунг: "Даешь связь без брака!"
И Бог дал, что они наплевали на все лозунги и вместо того, чтобы ехать, занавесились пеленками и безбрачно размножались в своих и соседних купе, и даже в тамбурах, выскакивая в наскоро наброшенных костюмах нудистов покурить "Мал боров".
Несмотря на жалобы, что население кормили голодом, домик задумчивости пестрел сентенциями: "В здоровом теле – здоровый тух!" – "Не уверен – не обоняй!" – "Соединялы всех стран – пролетайтесь!" – "Не имей сто рублей, поимей сто друзей!"
А внутри его стильные духом нагло распевали:
– Один белит, другой серит – два веселых гуся!
– Я так хочу, чтобы летом не кончалось!..
Запросили метеосводку. Узнав, что ожидается сухая погода, но будет дождь, путейские чины решили, тем не менее, работу начать немедленно. Подозревая, что у большинства пассажиров просрочены билеты и они добровольно стали зайцами, провели проверку.
Новорожденные были обилечены, продолжающие в капоте лица рожать и другие поражающие друг друга раздетостями были оштрафованы. Для всех остальных в дополнение к налогу на прибыль  ввели налог на убытки.
Моментально переболевшие всем этим пошли на поправку, но не дошли и стали выздоравливать, как мухи. Осталось только отсеять тех, которые когда-то где-то проездные документы достали, а избавиться от них до сих пор не сумели, и собирались тоже ехать.
Ожидается, что итоги этой проверки будут немедленно обсуждены с утверждением мероприятий по устранению выявленных нарушений сразу после возвращения спецпоезда. Вполне возможно, что произойдет это в начале следующего за будущим отчетного года. Или, идя навстречу, досрочно.
     P. S.:
     Через год точно такой инспекционный поезд столкнулся на переезде с буксующим синхрофазотроном. Было бесконечно жаль, что высокие начальники редко ездят поездами.
     Дуракам закон написан. Приехавшие спасатели обнаружили, что местные жители уже успели всех похоронить.
     – Что, все-все погибли!?
     – Ага. Некоторые, правда, пытались убедить нас, что живы, но вы же их знаете, они всегда врут. 
      Начат сбор средств на синхронный памятник фазотрону...
 
 
Городище                                                        
                                                        
Толковый инженер в депо из Былдина вышел. Не в том смысле, что бестолочь осталась, а в другом. Безошибочно толковать смысл записей машинистов в книге ремонта локомотивов настрополился.
     Накарябано: "Заварить ступеньку с Димкиной стороны". И Былдин формулировал: "Заварить трещину подножки будки машиниста слева". Потому что догадывался: Димкой зовут по­мощника машиниста паровоза, его рабочее место – у левого окна будки...
     Накармузькано: "Поставить в заднюю растяжку". Это – не дурам будь писано – о механизме паровой машины изложено. И так далее. Каждый день совершенствовался.
     Поэтому вскоре с легкостью понял, что о локомотивных болезнях можно и более талантливо написать. И более сложно-сочиненными предложениями. Писали же толстоевские. О насморке, например: не просто – "он чихнул", а – "так чихнул, что ведра заговорили!" А? Или: "Цвета бедра испуганной нимфы…"
      Что если и ему? В газетную редакцию послать. Напечатают. Потом – книги. Дилогии, трилогии, эпопеи. Полное собрание сочинений. Читатели, почитатели, последователи. Непродувшегося продюсера найти. Стать почетным деятелем, а по нечетным – и лауреатом...
     Былдин по-новому взглянул на спецификацию лежащего перед ним чертежа. Получалось – болт болтливый, гайка-тугайка, ввод кабельный-некоммуникабельный. Детали развязывались из конструкторских узлов. Вал валялся. Шатун шатался. Шарикоподшипники шаровали и шипели. А буксы буксовали. Несмотря на то, что зажимы зажимали, замки замыкали, упоры упирались.
     Даже привычная оргтехника чудила: циркули циркулировали, линейки линяли, колпачки околпачивали, готовилась к чему-то готовальня.
     И снова Былдин вчитался в очередную запись: "Течь сальника топливного насоса". И начал писать:
     "Про не поезд 14–69. Роман-хроника курсирующего тепловоза особой московской заправки.
      Тепловоз – не паровоз. И головы у поезда как бы не было, один живот. И урчал он животом, и свисток из живота доносился, из живота же урчало что-то тягучее, но с брызгами. Даже кошки на помойке жевать перестали. Лошадка, везущая хворосту воз, оглянулась, постояла и тоже. Потом – как плюнет! Распряглась и говорит:
      – Пойду, – ржет, – куда глаза глядят...
     Вдруг бригадир-электрик Овсов, отвечающий за низ и освещение проводниц спальных вагонов, сорвался в высокое напряжение. В воздухе запахло грозой. Невзирая на это, утро красило нежным светом стены древнего городища..."
     – Что ты тут бегаешь, как вкопанный? – нацелилась шваброй уборщица.
     Былдин очумело оторвался от сотворенного. Сходил попил газировки. Снова сел, стал ошибать ошибки.
     Написал: "И не только стены". Зачеркнул. Написал: "Но утро не только красило". Зачеркнул. Потом зачеркнул и заглавие. Написал новое: "Городище". От существительного "город" или от какого глагола – и сам не понял...
     "Раскудрит твою микитку!" – мысленно вскричал Былдин. И выскочил из-за стола. Вышел из депо. И зашагал, как всякий увлекающийся собой писатель, стараясь ничем не выделяться среди многого ждущих от него простых читабельных граждан.
     И только на следующий день начальник депо сказал:
     – Таких писателей не бывает. У нас бывают такие слесари.
     – Но, – возразил Былдин, – я инженер!
     – Был. Вчера. Сегодня за прогул вы сняты в слесаря.
     Так и осталось неизвестным, стал Былдин пегаснущей звездой литературы или нет. Во всяком случае, известную повесть "Слесари, слесари, слесаря" с гениально балтальными сценами написал не он. Потому что все давно уже не пишут, а клавят[1]. То-то и вот...
 
 
Единство и борьба
     Купе поезда. Молодой человек и девушка. Фразеровщик и машилистка службы тяги. Его глаза с нежностью смотрели друг на друга. Она с немыслимым количеством косметики на немыслящем лице прихорашивалась, прихорашивалась, уже целую железную дорогу вокруг глаз нарисовала... 
– Извините, вы голубой?
– Как утверждает Пелевин, большинство русских мужчин – гомофобы из-за того, что в русском уме очень сильны метастазы криминального кодекса чести.
А-а, значит, образцовый семьянин?
Семья, как одежка: когда-нибудь да сносишь, а голым ходить не будешь...
– Тогда интересно, почему вы не обращаете на меня внимания? Я молода, красива, в купе мы одни...
– Понимаю, – путь к сердцу женщины не должен лежать, но... Вы такая, в белом платье... Сначала лучше привыкнуть, а потом…
– Нет, лучше потом!
     – Вот, все же правильно мне говорили, что лучше полчаса потерпеть, чем три часа уговаривать!
– Что вы имеете в виду?
– То же, что и вы...
– Какой нахал! По вашему я, если в белом, то сдаюсь? Во-первых, я девушка. Во-вторых, мама не велит. В-третьих, после этого у меня голова болит!
– А вы можете потерпеть не полчаса, хотя бы полминутки, и не разговаривать?
– Легко! Я ж вам не какая-нибудь… болтушка-лохушка!
– Ну, хорошо. Тогда предлагаю поспорить, сыграть в такую игру. Я могу говорить. Вы должны молчать. Полминуты. Если не вытерпите, то… проиграете, что захочу, без маминых невелений…
– Спорим, подумаешь – полминуты!
– Игра начинается так. Я говорю: "Раз, два, три". Вы отвечаете: "Начали". "Начали" – не считается, что вы заговорили. После этого засекаем время, я могу говорить все, что угодно, а вы минимум тридцать секунд должны молчать. "Начали" – не считается. Все понятно?
Она молча кивнула. Он торжественно провозгласил:
– Раз! Два!! Три!!!
– Начали, – хрипнула она.
– Ну и проиграли! – подскочил он.
– Бессовестный! Я так и знала! Вы же сказали: "начали" – не считается?!
– Правильно, – хохотал он, – "начали" не считается. Но вы-то сказали: "Бессовестный" – и так далее, начали возмущаться, а должны были полминуты молчать! Все по правилам. Вы согласны?
– Да, – прозвучало, как обоюдопонятое сокращение от "Дать".
То есть готова вести дальнейшие переговоры в горизонтальном положении? То есть она хотела мальчика, он девочку?
Конечно, в этом ничего опасного ни для одного из них не было: разумеется, если у них что-то будет, то может быть только мальчик или девочка. Но…
Она хотела мальчика, а он вина! Или водки. Тем более, что только что выиграл! Бутылку, разумеется. Хотя она думала, что проиграла другое. Даже мотивчик произвела, непроизвольно: "На-на, на-на-на, на-на-на-на-на!"
Что было, что было?!. Женщина всегда права. А мужчина никогда не ошибается. Таковы уж удивительные единство и борьба противоположностей – мужского и женского начал ВдвИнь и ПьЯнь.
 
    ТЭЦ – не паровоз
     Зима сиротствовала, сиротствовала, а нынче так за много лет разгулялась, что тебе каждый день градусов сорок, и никаких не оборотных, а все ниже нуля. Но наши теплоэлектроцентрали – и первая, и даже все остальные – продолжают работать! Не то, что некоторые в других поселках такого же типа.
     У нас, можно сказать, основательно все хорошо, прекрасная маркиза. И температура в квартирах держится хорошо и всегда выше нуля. Так что спокойно себе можно сидеть в пальто, валенках и шапке, накрывшись всего одним одеялом.
     И почти никто, и никак от этого и думать не переживал. За исключением одного соседнего жителя. Это был удивительно домоседный человек, только недавно открывший тысяча первый способ вставать с кровати, долгоденный потребитель мятых штанов и слепой яичницы.
     Если бы он тихо-смирно умер еще до перестройки, то уже б лет двадцать горя не знал. А он после развала адреса не дома и не улицы – взял и перешел на трехразовое питание. Да не тут то было! Пережив обеденную среду и ужин в пятницу, никак уже не мог терпеть до завтрашнего понедельника. Позвонил, было:
     – Это мастерская срочного ремонта холодильников? Он у меня пустой!
А потом при фаршмажорных обстоятельствах, когда в его угловой и температура упала до двух градусов, срочно выругался и свинтил из дому ночевать на вокзал, который, оказалось, обогревался каким-то еще легендарным паровозом.
А дежурил на локомотиве всамделишный машинист, хотя и пенсионер, но бывший даже классный лунинец и пятисотник. Привыкший гореть на работе, балахманный передовик так раскочегарил доверенный ему стояк, что даже чугунные перила от жары поскручивались.
     К утру, набрав достаточную по эмпээсовской инструкции форсировку котла, одурманенный вискозинным духом выхлопного пара механик по привычке перевел реверс до упора, отвалил регулятор по-кривоносовски на большой клапан – и паровоз гордо въехал в зал ожидания!
     Опытный мастер вождения поездов, конечно же, спохватился и дал контрпар, так что никого не задавил. Только как раз ошпарил нашего хологолодного соседа.
    И то поделом, и правильно – потому что на этот раз слепой-слепой жребий, но кое-что подсмотрел. Лежал бы дома, как вещество под шубами и одеялами – ничего бы не случилось. ТЭЦ не паровоз – ее не раскочегаришь!
 
 
С первого взгляда
                                                 О, женщина! Пришла из мрака
                                                 Доисторического века, 
                 И даже раньше, чем собака,
                 Ты стала другом человека!
 
     Женщины отличаются не только цветом волос, глаз, фигурой, умом, привычками, характером, но и тем, что они всегда одеты по-разному, и потому ни один мужчина их никогда и нигде не перепутает… Это была Она.
     Вот прикинь – любовь, не любовь, а, бывает, зажигается? Случилось и с ним. Взглянул в первый раз, и все…
     Время летело, как электричка. Наконец-то он раздевал Ее. Сказать, что Она была безучастна, было бы прямым оскорблением той части женщин, которая верила в свою обязанность оказывать сопротивление любым, даже приятным поползновениям представителей не прекрасного пола.
Но как ни отстранялась Она, и как ни сдерживал он непроизвольный жар своих ладоней, вот уже нежным пеплом опала Ее блузка, вот будто сами собой расплавились и выстрелили застежки затей-потейливых кружев.
Он ощутил тающую прохладу белых полусфер, в сладкую податливость которых потом нырнет всем лицом. В нетерпении сминая плиссе, скользнул по упругости колготок, разделяющих одновременно дрогнувшее их содержимое и его пламенные пальцы.
– Что вы себе позволяете, – вдруг, будто издалека, дошел до него раздраженный голос, – так раздевать меня глазами?!
Он целомудренно погасил взгляд, отводя его возможно дальше, туда за окно, в котором, кстати, синие сосны замедлили свой бег, и уже подъезжали мокрые крыши какого-то полустанка. Опустив голову, пробрался к выходу и выскочил из, будто вспыхнувшего пламенем, вагона электропоезда. 
 
 
Житейское правило
                          
               Два стихотворения в прозе написал создатель жанра Иван Сергеевич Тургенев с таким названием – в феврале и апреле 1878 года. Вот еще одно…
 
     Вагонный Подшипник был, казалось, неутомим.
Блестящий, подтянутый, он неизменно появлялся в больших и малых буксах в сопровождении черноокой игривой Осевой Смазки.
Ах, какая была между ними жаркая любовь!
Осмотрщики вагонов по всей линии только качали головами, встречая и провожая все замечающими взглядами стремительный Подшипник, резвящийся со своей знойной подругой.
Только однажды – не знает никто, по лености ли, по недомоганию ли – синдромо коррозиус – но вот перестал он домогаться Осевой Смазки.
Не вышел Подшипник в очередной рейс, застыл со своим спальным вагоном на запасном пути.
И осмотрщики с грустью увидели: смазливая Осевая оставила своего немощного партнера.
Воровато соскользнула на земляное полотно и ушла.
Не удержала ее ни строгая крышка Подшипника, ни модный уплотнительный воротник, ни злые языки буксовой подбивки…
 
           
Дед Мазай и зайцы
Когда не одного его, такого, пустили по миру, дед Мазай понял, что бедность не знает границ. Глянул под острым углом на рыночное половодье, быстро и верно утопившее во всей округе всякое сельское хозяйство, и подался на железную дорогу.
Сначала просто сидел на теплом с грациозным изгибом рельсе. Вокруг были одни камни, пыльные и сухие, впитавшие в себя скромные потоки нечистот, сливаемые вагонными сортирами.
Но дед не брезговал. Он бросал их в напряженные высоковольтные провода над головой, а потом с механической задумчивостью глядел на пейзажи.
Так вот, он все это делал, и все проходящие мимо, отмечали его особой паузой в разговоре. Им была нужна эта пауза, чтобы понять, достоин ли дед хотя бы краем уха услышать несусветный бред незнакомых людей.
И тогда дед Мазай понял, что им не наплевать, что он чем-то для них является, и однажды утром встал, заправил постель в брюки и решил прикинуться, но уже не простым платформенным дурачком.
Короче, выучил понемногу график движения пассажирских поездов, выудил у компетентных людей план ревизорских проверок. И теперь уже садится не на рельсы, а в поезд, в котором планируется облава облегченных властью контролеров. Уверенно, способом прямохождения вплывает в каждый вагон и спрашивает:
     – Зайцы есть?
     Ну, местные блаогородные зайцы на первой же станции разбегаются, а за других, дальнего следования, приютившие их проводники благодарят деда соразмерно куркуляции отдельно.
     Так литературный герой и живет до сих пор в умах реальных маленьких людей, а не только сказочных читателей. И так, заметьте себе, без всякой привратизации действительно в нашей железнодорожности имеет бабло и личное выживание.
 
 
Вождь и толпа
Один железнодорожный начальник одной постсоветской страны взобрался на паровоз и прочитал воззвание об организации партии возрождения.
– К топкам! К топкам! – воззвал не хуже Бывалова в "Волге-Волге".
Толпа зашумела.
Начальник вскарабкался на тепловоз и снова прочитал программу и приказ о зачислении в партию всех не уволенных тружеников стальных магистралей.
Толпа колыхалась и галдела по-прежнему.
Тогда вождь влез на электровоз и опять стал размахивать политической платформой и свидетельством о регистрации девяносто седьмой в том государстве партии.
Толпа с гомоном выкинула плакат: "Платформа есть, а рельсы?"
Политик снова стал ломиться на какой-то локомотив истории, но тот вильнул в пределах поперечного допуска, вождь сорвался и упал на убегающую за горизонт ржавую рельсу.
Толпа бросилась на посадку, и всех ее участников жизнь разбросала по себе. Только один недалекий пассажир обратился к вождю:
– Подвинься, я рядом сяду!.. А можно мне в вашу партию воз… воржавления? К кому обратиться?
– К психиатру, – от возмущения сбуксовал колесами фортуны локомотив истории, сам тронулся и переехал обоих своими колесами, убедив поколения в том, что не такой уж он неодушевленный.
Однако не те пошли локомотивы, не выдерживают, то ли дело паровозы! Которым одним только было известно, где будет остановка…
 
 
Ух, ты!
Двое в купе поезда. Он сразу положил глаз на смазливое личико и руку – на круглое плечико. Когда он переместил конечность на экстазобедренный сустав, она игриво отозвалась:
– А вы не хотели бы переместить руку в другое место?
– Хотел бы, но...
– Я сама не люблю, когда меня долго просят. Не архитектор – не строю из себя какую… Но, может, сначала поиграем?
– Да, давайте, а в какую игру?
– Очень интересную, особенно для таких интересных, как вы, мужчин.
– И таких интересных женщин, как вы? И-играем!
– Хорошо. Я закрою глаза, а вы что-нибудь снимете из своей одежды, когда будете готовы, скажете – я открою. А потом вы закроете глаза, и я что-нибудь сниму…
– О-о-о, понял! – воодушевился он то ли желанием посмотреть, то ли – похвастаться, и, только она захлопнула ресницы, стащил с себя сорочку. – Готово!
Она восторженно взглянула на могучий торс чемпиона по утренней гимнастике:
– Ух, ты! Ну, теперь вам водить, закрывайте глаза.
Он срочно додумал: "А куда ты денешься, когда разденешься?!" – и зажмурился.
Она смахнула кофточку. Он по команде открыл глаза и тоже не удержался:
–Ухх, ты-ы!! – после чего заторопился снимать с себя с каждым разом все больше.
Наконец, он остался голым. Она, еще в чем-то розовом, хриплым шепотом воскликнула:
– У-уххх, ты-ы-ы!!! – и предложила ему закрыть глаза и потерпеть подольше, ясно, уже в последний раз. 
Уже и поезд остановился на станции, уже и прошумели шаги выходивших из вагона пассажиров, а его голгофа-долгофа все ее командой не прерывалась.
– Открываю, – виновато сказал и блаженно растаращился…
 Что за шуточки – в купе ни ее в последних стрингах, ни его джинсов-штруксов, ни чемодана! "Ух, ты", – похолодело у него внутри и снаружи. Схватил простыню, обернулся ею, выскочил на перрон. Смотрит, идет вереница людей в белых простынях. "Индийская делегация, что ли?" Пристроился сзади, чтобы не привлекать внимания. Не получилось. Последний из "индийцев" обернулся:
– Ты что? Тоже в "Ух, ты" играл?!
 
 
Гордился б нами Ювенал
                       
Туда, где никто из нас не был,
Туда, где на всё есть ответ,
Зовёт необъятное небо
Всего восемнадцати лет!
 
В одном столичном граде, о котором достоверно известно, что это не Рига и не Таллинн, несколько лет назад была организована первая в регионе русская гимназия. Назвали ее – "Ювента" – по имени древнеримской богини юности.
Именно в Ее честь подданные Империи веселились на своих Ювеналиях – юношеских праздниках с играми, театральными представлениями, творческими конкурсами. Блистал на них и классик сатиры Децим (упаси, Бог, не – Децел!) Юний Ювенал.
После Ювеналиев в День открытых дверей и написалась книга, которой очень подошло название "Гордился б нами Ювенал".
 
     Проще простого   
                                                             Нас научив ходить и говорить вначале,
                                                             Зачем хотите, чтоб сидели и молчали?
 
Новенького Вениамин Васильевич заметил сразу, как вошел в кабинет. Почему-то весь класс весело оглянулся на него. И даже когда здоровались, многие продолжали улыбаться.
– Все. Успокоились. Как тебя зовут? – обратился Вениамин Васильевич строго ко всем и со сдерживаемым неудовольствием – к новенькому.
– Нормально.
– А фамилия?
– Она очень трудная.
– А, может быть, ты преувеличиваешь? Ну-ка, все вспомнили "лошадиную" фамилию, которую забыл герой Антона Павловича Чехова, вспомнили, вспомнили…
После схлынувшего на миг оживления на Вениамина Васильевича обрушился вал голосов:
– Овсов!
– Вот – Овсов. Уж какой трудно-лошадиной представлялась, а оказалась проще простого.
– Ну, так моя еще проще.
– Но так не бывает – возмутилась в Вениамине Васильевиче вся сущность мать-и-матики, – чтобы очень трудная и в то же время – еще проще.
– Бывает. Вот ведь есть же! – отпарировал новенький.
– Хорошо, – потерял терпение Вениамин Васильевич, – выйди к доске, напиши, и мы разберемся: истина ли сложная иль простое ложное!
– Можно, я на бумажке напишу, – под смех класса потупился новенький.
– Хорошо, пиши, где тебе хочется, но сделай милость – побыстрее!
Прочитав, что он написал, Вениамин Васильевич понял – такое писать, где хочется, просто хулиганство, а вслух произносить – не то, что трудно или просто, – просто невозможно! Это уже не анекдот, в котором учительница тоже спросила новенького:
– Как твоя фамилия? – а тот:
– Угадайте. Она от слова, которое в рот берут.
– Выйди из класса!
– Да, Ложкин я, Ложкин!..
Хорошо, если б этот был какой-нибудь Вилкин. Или даже Тягныряднонащопопало…
С другой стороны, первые упоминания такой фамилии относились к временам Кирилла и Мефодия. Великие просветители только разобрали ее по буквам, которые в дальнейшем вместе с другими вошли в славянскую азбуку.
– Ты что это фамилию не поменяешь? В школе учился, теперь в гимназию пришел.
– А зачем? Мне еще лучше!
– Что – лучше? Учиться?
– Конечно!
– Как это? Почему?
– Сами поймете…
Ладно. И Вениамин Васильевич самозабвенно окунулся в двухтрубно вливающуюся в нарисованный бассейн жидкость, которая тут же выливалась через третью трубу. Цветными мелками написал условие задачи…
– Вениамин Васильевич, голубым не видно!
– Голубые могут пересесть на первый ряд!
Смех в классе не смолкает подозрительно долго. Что такое? Он оборачивается.
Ученики, прыская от смеха, глядят на так и не севшего на место новенького. Тот взмахом руки сгоняет с одной щеки привязавшуюся к нему муху, подставляет ей другую щеку, и муха садится! Цирк мушиный, и только.
– Это что еще?
Новенький мгновенно опускает руку и смиренно фиксирует взгляд мимо учителя на исписанную мелом доску. Вениамин Васильевич удовлетворенно возвращается в неутолимо опустошаемый бассейн.
Спохватывается и краем глаза выглядывает. Новенький, выпятив губу, дует на муху. К радости класса муха перелетает на другую щеку.
Вениамин Васильевич в сердцах бросает мел.
– Так, сейчас выйдешь отсюда весь!
Тот испуганно размахивается и бьет себя по щеке. Муха перелетает на другую! Под хохот всего класса.
– Выйди из класса!
Новенький выходит. Одномолчане успокаиваются. Но Вениамину Васильевичу уже ничего не хочется объяснять. Но надо, и он наскоро заканчивает.
– Понятен принцип? Черенков, иди к доске. С задачником. Решай номер пятьсот семьдесят второй. Остальные тоже. В тетрадях.
Вениамин Васильевич отходит к окну, неприязненно оглядывая почти тифозный, разноцветно отрастающий причесон Черенкова. Тот идет, как Джордано Бруно за дровами, жалобно цепляясь взглядом за остающихся жить товарищей...
Но что такое? Почему опять смеются? Вениамин Васильевич отмахивается от мухи и сейчас только соображает, что отмахивается-то уже давно!
Тем временем муха устраивается у Вениамина Васильевича на лбу. Под прицелом двадцати дуплетов насмешливых глаз он медленно вытирает платком пальцы, потом лицо.
Улетела? Нет, опять усаживается. Под левым глазом. Вениамин Васильевич взмахивает рукой: может быть, испугается? Да и на часы надо бы взглянуть – скоро ли звонок?
– Еще десять минут! – ехидным полубасом сообщает Тункевич.
– Закрой рот!
– Дует?
Все верно – Вениамин Васильевич с мухой развлекает их не меньше, чем раньше новенький. Снимает очки, но пока протирает стекла, муха тут как тут, на кончике носа.
– Уже!
– Что? – вздрагивает Вениамин Васильевич. Но не муха!
– Решил! – радостно информирует Черенков. – Стирать?
Вениамин Васильевич совсем было забыл о задаче. А они, оказывается, все успевают (хоть много и неуспевающих): и за мушиной охотой следить, и за временем, и о бассейне решать, и стирать в нем!
– И чего ты так голову изукрасил? Все равно же в ней ничего нет.
– Как – нет? А опилки?
– И правда, – соглашается, заглядывая в конец задачника, Вениамин Васильевич. – Так, вот это у нас должно получиться, а как, я что-то не вижу!
– Ну, вот отсюда так, считатинг обратно, и вот так получим.  
– Не понял!
Ну, вот так, потом вот так через это, и еще вон там умножим!
– А! Понял!
Вениамин Васильевич улыбается, но нельзя расслабляться и упускать случая: выставив Черенкову оценку, "роняет" ручку на пол. Лезет под стол – уж тут-то он это насекомое прихлопнет! И натыкается на глазные выстрелыши (от усердия или от сдерживаемого "хи-хи"?). Ими вооружена Веревкина, которая протягивает ручку.
– Положи, как было… – в строгом замешательстве приказывает наставник.
– Кто кобыла?..
– Задание на дом! – вибрирующим голосом возвещает Вениамин Васильевич, отворачивается к доске, пишет на ней страницу и номера задач, а другой рукой… ну. да – отмахивается от мухи.
Класс неудержимо хохочет.
– Тише вы, по гимназии уроки идут! – говорит кто-то.
Ну, все, Вениамин Васильевич сдается! Падает на свой стул и хохочет...   
Надо сказать, конечно, не все уроки так нескучно пролетали. Этот новенький и другие неудобства с собой принес.
Была у Вениамина Васильевича привычка перед тем, как вызвать ученика для "развития монологической речи", вести ручкой по фамилиям в журнале. Ведет это он сверху, все сидят шепотом, а те, фамилии которых он миновал, вздыхают облегченно: "Все! Не меня!"
А Вениамин Васильевич возьми да, дойдя до самого низу, ведет нервотрепинг обратно. Волна вздохов опять подкатывает к прежней высокой черте! Одни особо нервные не выдерживали, вскакивали:
– Я больше не могу! Берите меня!
От урока к уроку все больше хотелось и новенького проверить. Не на психику, на знание предмета. А как с такой фамилией вызвать? Пришлось даже от метода "нервной волны" отказаться. Не вызывал, и не вызывал. Аттестовать надо, и вызвать неудобно.
Наконец, неуловимый мыслитель поднимает вдруг руку. Вениамин Васильевич сразу:
– Пожалуйста! Отвечай, пожалуйста!
И тот ответил, конечно, блестяще: специально, видно, хитрец, подготовился. Вот так и пятерку получил: и за этот урок, и в четверти, и потом за год. И по другим предметам – так же. Проще простого.
 
    Гимнастика гимназистов
 
       Из уроков некоторых педагогов мы извлекаем лишь умение сидеть прямо. Владислав Катажиньский
 
П е р е д   р а з д е в а л к о й: энергичные движения локтями во все стороны.
П р и о п о з д а н и и н а у р о к: медленное разведение обеих рук снизу в стороны, глубокий вдох и выдох.
У к л а с с н о й д о с к и: пожимание плечами, обороты назад.
В  п р о ц е с с е  о б ъ я с н е н и я у р о к а: кивая головой, правый глаз – закрыть, открыть; продолжая кивать, левый глаз – закрыть, открыть; оба глаза – закрыть.
В о  в р е м я  к о н т р о л ь н о й  р а б о т ы: наклоны в стороны соседей, вытягивание шеи, быстрые движения глазами.
П о с л е  в о п р о с а:    "К т о  з а   ш к о л ь н о е   с а м о у п р а в л е н и е?": резкое поднятие одной руки с подскакиванием на месте.
З а м и н у т у д о з в о н к а с у р о к а: прикладывание кисти руки с часами к уху.
Н а п е р е м е н е: хождение на голове.
Е с л и у ч и т е л ь з а д е р ж и в а е т с я: метание портфелей, ранцев, сумок и прочего мягкого инвентаря.
Во в р е м я л е к ц и и: потягивание.
Н а э к з а м е н е: легкие движения руками под столом.
П р и в ы з о в е в у ч и т е л ь с к у ю: переступание с ноги на ногу, опускание головы ниже плеч.
 
 
Хорошо, когда рубишь
 
А начинал работу в школе Вениамин учителем труда…
Директор лично привел Вениамина Васильевича в учительскую к заштатному компу.
– Садитесь, готовьтесь к занятиям. Пишите перечень учебных работ, критерии оценок, план перспективный, план тематический, план урока, конспект …
Вениамин вспомнил давний домашний разговор с матерью, учительницей русского языка и литературы:
 – Ма, что ты так много пишешь. Может быть, сочиняешь? Рассказы? Роман для потомков? Или нет, наверно, сказки – для детей?
– Инструкцию по технике безопасности при пользовании лазерными указками…
– Чтобы не перерезать вдоль и поперек всех нарушителей дисциплины? И только?
– Не болтай ерундой. Планы уроков пишу! – в сердцах всплеснула руками русалка.
– Неужели до сих пор не знаешь, как вести уроки? Для кого тогда пишешь?
– Для проверяющих! Есть еще вопросы, пока у меня есть ответы? И советы... Не вздумай себе выбрать эту профессию!
А он вот выбрал.
Вениамин безропотно обложился методическими пособиями. Спокойно прочитал про себя заклинание: «Ученье – "вкл", а не ученье – "выкл"! Да поможет нам F1, да сохранит F2, во имя Ctrl-а, Alt-а и святого Del-а, Enter!» Беспредметно прогулялся по "клаве"…
– Смотри, не перетрудись! – хлопнул его кто-то по плечу. – Пойдем, выйдем.
Пошли.
– Ну, ты даешь! От работы кони дохнут. Не очень-то паши!
Вениамин согласно кивнул, вернулся, оживил "мышкой" притухший монитор.
– Перекурим это дело? – протянул кто-то другой сигареты.
– Ну, если по-быстрому…
Вышли.
– Что тебе только что Майкин говорил?
– Чтоб я не очень надрывался.
– Ну, сачок шалопутный! На педсовете расскажешь…
Вениамин согласно кивнул, вернулся, загрузил Word.
– Пойдем, перетрем! – подошел Майкин.
Пошли.
     – О чем только что со Шпилькиным разговаривал?
– О том, чтоб выступить против вас на педсовете.
– Ну, интриганус! – и в сердцах побежал запивать "колеса".
Вениамин вернулся, сел, перепечатал из методики перечень, сохранил.
– Ну-ка, выйди, погуляй там, – приказал Шпилькин, появляясь в дверях.
Вениамин вышел. Слышит – в учительской зашумели.
Явилась секретарша, пригласила его к директору.
– Послушайте меня, – обходительно подошел к Воробейникову импузантный директор, – человек вы в учительстве новый, педагогически не подкованный. Будьте осмотрительнее, не ввязывайтесь в ссоры с опытными педагогами!
– Понятно, я и не ввязываюсь, – понимаю: пед – от греческого – paidos – дитя…
Вениамин вернулся, сел и стал сочинять критерии. Без набивших оскомину цифр выходило что-то вроде:
1.      "Ну, ты, блин, даешь!"
      2.   "Ты что, совсем лох?"
      3.   "Ладно, ништяк".
      4.   "Ну, это, типа, нормально!"
      5.   "А вот это – круто!"…
– А ну, пошли-ка! – круто нависли Майкин со Шпилькиным.
Пошли.
– Что тебе директор сказал?  
– Чтобы я с вами не связывался.
– Что-о? Что он себе позволяет, что сам-то в педагогическом процессе волокет? Как свинья апельсины?
– Выскочка, глобус на подтяжках, больше никто! – раскипятились оба.
Вениамин вернулся, хотел сесть.
Явилась секретарша, пригласила к директору.
– Что вам Майкин со Шпилькиным говорили?
– Что вы, как свинья, что вы…
– Ну, мне ясно! А вы что, поверили? Да Майкин – провинциалчный плюньбой, только груши в спортзале околачивать! Шпилькин – с одной извилиной от интендантской фуражки – спец в грязном белье копаться, он и здесь больше не преподаватель, а препобратель! Не приложу ума, как их речервуары заткнуть-промокнуть? Может, уволить?
Вениамин подумал: «Об отсутствующих не говорят – о них злословят», – и промолчал. Вернулся в учительскую, сел.
– А мы-то тебя ждем, ждем. Выйдем, профильтруем, – сказали Майкин и Шпилькин.
Вышли.
– О чем говорили у директора?
– О вашем увольнении.
– Что-о-о? Ну, заяц!.. – и потащили Вениамина к директору.
– Что, опять? – стукнул по столу директор. – Вам, Вениамин Васильевич, зачем, как лучшему ученику, учительство доверили? Работать?!
– Работать!
– Что-то не видно пока, – съехидничал Майкин.
– Ну, если это работой называется… – подпустил Шпилькин.
– Все! Даю испытательный срок! – рявкнул директор. – А там посмотрим…
Вениамин согласно кивнул, вернулся, сел и попробовал испытующе печатать первые шедеврализмы.
– Не бери в голову, – тихо сказал Майкин. – Пойдем побазарим.
Вениамин не пошел.
– Передымим? – шепнул Шпилькин.
Вениамин отказался.
Опытные педагоги убежали.
Явилась секретарша, пригласила к директору.
Вениамин не пошел.
Директор с опрометчивым оптимизмом произнес:
– Хорошо, когда их три… в смысле, трое! – и приказал секретарь-машилистке печатать приказ об увольнении Воробейникова.
Опытная воспитутка педколлектива в быстром канцеляритме набросала вводную, споро поставила в нижнюю часть приказа три науклизмы: «за противопоставление коллективу, неподчинение приказу и профнепригодность», – когда пришло известие, что третий учитель труда взял больничный.
Этот оригинал, бывший мастер произвольственного обучения из ПТУ, говаривал: "Выйди, не скучая, из каждого случáя!". Никто не знал, по какому случаю он заскучал работать, но замещать теперь еще и ветерана, кроме Вениамина Васильевича, было некому. И приказ об увольнении был делетирован.
 
***
На третий день случился упоминаемый Шпилькиным педсовет. Сначала решили приструнить неуспевающих.
– Сколько у тебя двоек? – спросил директор, председатель совета, у шестиклассника Крутикова.
– Всего? Вместе со вчерашней – десять…
Вениамин Васильевич в светлом настроении шепотом прокомментировал:
– Десять – не сто десять!
Директор строго взглянул в его сторону.
– Разрешите вопрос? – заминая неловкость, перестроился Вениамин Васильевич. – Крутиков, тебя кошмары по ночам не мучают, с такой успеваемостью?
Директор одобрительно кивнул и тоже уставился на вопрошаемого:
– Отвечай, Крутиков, отвечай!
– Нет, не мучают.
– А общее самочувствие как? В отчаянье не впадаешь? – вкрадчиво крался в неизвестном направлении Вениамин Васильевич.
– Не-а, не впадаю, – уже охотнее ответил Крутиков, – да я все знаю, только не помню!
– Вот, и это замечательно, – подхватил Вениамин Васильевич, – у человека десять двоек, а он не замечает, спит спокойно. Все зная, не гонит, просто с надеждой вглядывается в будущее!
Директор решительно перехватил инициативу:
– Хорошо, а ты двойки думаешь исправлять?
– Думаю.
– Вот, у человека мечта есть! – опять взял не ту сторону Вениамин Васильевич.
Председатель педсовета повысил голос:
– Исправлять до какого срока? До потери пульса? Твоего или моего?.. – и, не дождавшись ответа, приказал:
– Крутиков, ты свободен, закрой дверь и выйди!
Но ученик сначала открыл дверь, вышел, только потом закрыл!
Директор, чуть не выйдя из себя, обернулся к Вениамину Васильевичу:
– Какая мечта?! Я был на последнем экзамене, где этот гонщик хватал то один билет, то другой, просматривая их. Пока я не вмешался…
– И помешали мечте осуществиться? Ведь, если он искал что-то, значит, что-то же и знал!
Следующим вызвали хулиганистого Недоковкина из восьмого «В», где классуху замещал сам Воробейников, и претензии к воспитаннику пришлось излагать ему. 
– Посмотрим, коллеги, замечания учителей в журнале. Так. Вот: «Озвучивал свои вопросы вслух на уроке литовского языка».
Гм, что в этом плохого? Подросток изъясняется на языке края, где он живет, на государственном языке говорит со своими единомышленниками…
– Вы читайте дальше, читайте!
– «На урок химии специально принес рубидий, чтобы устроить в воде взрыв».
Но, уважаемые, это же надо иметь целеустремленность и пламенную любовь к науке, чтобы уговорить сработать мокрую взрывчатку!..
Еще замечание: "Веселился на уроке истории".
«Смех пуще печали делает нас рассудительными», – сказал кто-то из классиков. Рассудил, значит, молодой патриот, что не все в нашей истории так черно, есть и белые пятна…
Директор негодующим жестом прервал Вениамина Васильевича:
– Доколе такое может продолжаться?
– Да, в конце концов, за свое поведение надо отвечать… так, чтобы спросить боялись!
Директор нетерпеливо перевел взгляд на Недоковкина. Тот понял правильно. Кротко сказал: "До свидания", – и с достоинством вышел.
– Учеба – это труд, – назидательно и грозно начал разгон председатель педагогического совета, – и каждый из нас должен сделать все, чтобы…
– …учиться было трудно! – не смог притормозить учитель труда.
Педагоги рассмеялись. За ними хихикнули даже полномолчные представители ученической общественности. Это разрядило грозовую атмосферу.
Раздосадованный директор, все же, вспомнил вольтеровскую резюминку: "Что сделалось смешным, не может быть опасным". И постарался достойно парировать:
– Нет, недаром Конфуций говорил о таких, как вы, Вениамин Васильевич: "Встретишь учителя – убей его"!
Воробейникову хватило ума не мычать, промолчать.
Педсовет привычно вырулил к отчетам. Потом – к "Разному". Жизнь продолжалась!
 
***
Жизнь шла по накатанной колее. Уроки тоже.
Однако и случаи от них не отставали: через три дня по ОБС пришло известие о готовящейся внезапной проверке школы. И по всем ориентирам выходило, что попадет комиссия именно на уроки труда! Заучилка и не успевала сменить решетку расписания, и добровольно никто не соглашался подставляться вместо Воробейникова.
И, все же, находчивый Вениамин Васильевич, предупрежденный лишь накануне, успел-таки раздать вопросы ученикам: и те, которые будет он задавать им, и те, которые они ему зададут после объяснения нового материала. Написал подробный план урока. По тематическому плану предстояло научить питомцев рубке металла с помощью молотка и зубила.
И вот "внезапно" объявленный открытый урок труда. Комиссия заняла места у задней стены учебной мастерской.
Указка в руках Вениамина Васильевича, словно палочка дирижера, виртуозно летала вдоль соответствующих мировой рецессии технищенских плакатов. Голос наставника крепчал. Наливался торжеством, мол, знай наших!
– Во время рубки смотрят на режущую часть зубила, а не на боек! – вдохновенно возглашал Вениамин. – Надо следить за правильным положением лезвия. Удары наносить по центру бойка сильно, уверенно, метко!
Когда он умолк, члены комиссии едва удержались от аплодисментов, но вовремя спохватились, что они на уроке, хотя и открытом. А члены обучаемого сообщества, словно птенцы, клюющие зерно, продолжали понятливо кивать в такт улетевшим уже словам учителя.
– Какие будут вопросы? – обратился к ученикам Вениамин Васильевич.
     Но что за чертовщина? Те, кому предписано было заинтересованно адресоваться к наставнику, продолжали разглядывать зерно у себя под столами, а вверх взметнулась грязная ладонь героя нашего времени-двоечника Невриенко. Именно этого идейного противника хороших знаний, подхватившего где-то знамя сомнительной треплики: «Лучше голым съехать с терки, чем учиться на пятерки!»
– Не могли бы вы показать, как это – не смотреть на боек, Вениамин Васильевич? – невинно заморгал Невриенко.
Вслед за ним поднял руку хроникальный опаздун и прогульщик Пискарев:
– Да, как это держать зубило, как это бить молотком, если не видно?
Третий из поднявшихся, известный всем пацанам учудилер Жмуркин, был краток:
– Хорошо бы посмотреть, как – не смотреть?
– Разрешаю подойти ближе к верстаку, ребята, – заботливо произнес препод, – и встаньте так, чтобы вам было хорошо видно.
Вениамин Васильевич высоко размахнулся с правой:
– Вот как рубят!..
Молоток мощно просвистел мимо зубила и шмякнул по большому пальцу левой руки наставника! «Ой!» – чуть не взвыл Ворпобейников. Но сдержался, с достоинством глянул в ехидные выстрелыши глаз окружающих и нравоучительно произнес:
– Так рубят малотренированные слесари, вроде вас!
– А вот так… – молоток снова бойко полетел к бойку инструмента, но вместо желанного цокота металла раздался новый шлепок. На этот раз – по указательному пальцу учителя! Вениамин еле сдержал стон.
Мужественно улыбнулся:
– Так рубят такие не дисциплинированные ученички, как вы!
– А вот так! – опять прозвенел его отчаянный голос.
Он размахнулся.
– Так! – и в третьей попытке молоток цокнул по овалу бойка звонко и весомо, тонкая стружка из-под лезвия обреченно завилась на губки тисков.
– Так рубят настоящие мастера слесарного дела! – вполне уверенно подытожил Вениамин Васильевич.
Хорошо, что их было три… дылды, закрывших от проверяющих гримасы лица мастера! 
Открытый урок получил отличные отзывы комиссии.
 
***
Вениамин Васильевич заслуженно чувствовал себя победителем и совсем не ожидал, что к нему на следующий урок явится представитель давешней комиссии в сопровождении директора. Зачем? Чтобы методически проверить, как ученики усвоили хотя бы теорию рубки металлов, которую, будто бы неплохо, изложил им учитель.
Тем более что это еще, как сказать! Если хорошо усвоили, то и хорошо изложил. Если же плохо ученики будут отвечать сегодня – значит, все-таки, недостаточно хорошо изложено. Вот он и пришел выяснить, представитель.
– При опросе вызовите вот этих учеников, – сухо приказал и подал Вениамину Васильевичу список.
Глянул Воробейников, и заныло у него под ложечкой и ниже: в списке из трех – одни живые трупы! Хорошенькое мнение сформируется после их гиблых ответов! Что же делать, что делать? Такого сухаря на сырой мякине дундуктивного метода не проведешь…
А что если… с помощью метода программированного контроля? Конечно, хорошо бы применить самый передовой. Чтобы, например, не осрамившийся адронный коллайдер, а перспективный отечественный, линейный.
Нет, не успеть, не получится ничего путного из встречных пучков, кроме колов на лайдах, переходящих в черные дыры неуспеваемости! Придется использовать не ускоритель элементарных частиц, а элементарное ускорение, частично апробированное и прямолинейное.
Прямо на голубом глазу и обратился к старшим шкрабам:
– Хорошо, когда их три… но для тотального контроля успеваемости не лучше ли не только этих, а всех присутствующих опросить?
– Что же, – трогательно проморгали те, по-отечески снизойдя, – если успеете за десять-двенадцать минут…
– Хорошо!
И после приветствия и переклички учеников по списку Вениамин Васильевич объявил:
– А теперь проверим, как вы знаете прошлый материал. Возьмите чистые листки бумаги, напишите свою фамилию… Готово? Сейчас я назову три вопроса программы и по три ответа на них. А вы укажите на своих листках цифрой – номера правильных ответов на каждый вопрос. Понятно?
– Понятно-о!
– Итак, первый вопрос: как называется слесарная операция, при которой с помощью ударов по режущему инструменту деталь разделяется на части? Ответы: первый – опиливание, второй – зачистка, третий – рубка…
– Второй вопрос: каким инструментом осуществляется рубка металлов? Ответы: первый – паяльником, второй ответ – зубилом, третий – циркулем…
– Третий вопрос: какой рекомендуется угол заострения зубила для рубки стали? Ответы: первый – 60 градусов, второй – 1 градус, третий ответ – 180 градусов…
Через двенадцать минут Воробейников так же четко скомандовал:
– Дежурный, соберите листочки… Продолжаем урок. Новая тема…
Еще до конца занятий в школе Вениамин Васильевич успел принести в кабинет директора стопку контрольных листков:
– Вот проверил, пожалуйста, взгляните. Три десятка пятерок. Стопроцентно отличное усвоение материала и такая же успеваемость!
Прикольно, когда рубишь…
 
 
    Неопределенность
                                                                                                          
Под затылком и за подлобием
                                                                                           Разновидим мы разнодолие,
                                                                                           Западая на – западоидов, –
                                                                                           Антиподно на – анатолиев…
 
     Приехал как-то по окончании МГИМО проездом в Азию мой троюродный брат, переводчик. Решил остановиться на несколько дней у нас подышать свежим воздухом.
Я расспрашивал, как там, в индокитайских странах, но он еще туда только отправлялся, поэтому многого рассказать не мог. Зато внушал, что мне надо, как хорошему разведчику, вооружаться информацией, случись это в гимназии (гимн Азии!) или на каникулах.
Я купил книгу "Боевые восточные искусства" из серии "Очумелые ручки". Мы сидели с братом на веранде и читали до ошалелых глаз, хотя нас кусали комары, и уже довольно сильно беспокоила вечерняя прохлада.
Иногда нас охватывало воодушевление, мы переставали читать, и я кричал брату:
– Слушай, Анатолий, а переведешь ли ты их?
– Переведу!
И тут я показывал ему приемы, он переводил все в шутку, и мы радостно тащились.     
Постепенно я многое узнал об Азии. Об удушающих приемах питонов, например, я бы мог рассказать, хоть разбуди меня ночью. То же – о занюханном кокаине, о восточной кухне и диете, на которой если китаец сидит, то ест не двумя палочками, а одной. А палка из бамбука и сумо через плечо стали для меня совсем, как родные сестры Фэн-шуй, так хорошо я их узнал.
Раньше-то говорили, чтобы стать умным, надо учиться, учиться и учиться. Оказалось, много проще просто многих переводить.
Мы часто размышляли над тем, как подойти к индокитайцам, чтобы лучше их перевести. Иногда, накурившись, мы устраивали на мосту репетиции. Я становился на середине и изображал индокитайца, а Толя меня переводил. Нужно признаться, что у него были способности к этому, и бывало, как я ни выкручивался, он все же меня переводил. Но я тоже давался не легко, и Анатолию приходилось-таки хорошо попотеть.
Потом, где-то в середине лета, когда мы уже в этом натренировались, я пробовал переводить, а Анатолий изображал индокитайца. Вначале он упирался, но скоро сам вошел во вкус. Я же так напрактиковался, что мог перевести с полсотни индокитайцев в день, а при хорошей погоде и больше.
К августу мы уже немного устали. Толе-то все трын-трава, он мог заниматься этим целыми днями, а мне ведь еще и по хозяйству родителям помогать… Сенокос, жатва, обмолот. Раз после ужина я ему намекнул, что индокитайцев лучше всего переводить в теплое время года… Анатолий не уезжал.
Потом мы начали играть в шахматы, потому что вечера становились длиннее. Время от времени, когда он брал у меня королеву, я намекал ему, что если он какого-нибудь индокитайца не переведет в течение осени, то потом уже будет трудней, потому что на Востоке ничего не любят начинать зимой. Но и ему все больше хотелось на каждый мой мат отвечать тройным матом.
Позже, когда пришло время перевода стрелок часов на зимнее время, мы долго спорили, куда переводить: вперед или назад. И тут он блеснул знанием переводческого дела: если это было бы Весной, то переводить надо Вперед, если Осенью, то – Обратно. По совпадающим первым буквам этих слов. 
В споре мы даже надулись друг на друга. Но когда пришли к согласию, то уже спокойно сели дуться в подкидного. Помню, как, глядя в свои карты, я часто обнаруживал, что какая-нибудь рамка смахивает на Вечно Храпящего Будду, и говорил:
– Чтобы индокитайцев хорошенько переводить, нужно этим делом заняться пораньше. Потом что-нибудь если помешает, то мало времени может остаться…
     Однако я ни словом не выходил из рамок. Даже о том, что само имя Анатолий – означает восточный человек. Со всеми вытекающими…
     Ждешь – пойдет что-либо так, а оно выходит этак... Ждешь – пойдет что-либо этак, а оно выходит так... Если ничего не ждешь – то как-то все равно пойдет!Только как-то в ноябре уже – выскочило, и все. До сих пор не могу себе простить.
Анатолий перед ужином спросил, сварились ли яйца, и, может быть, покрутить их. А я ему:
– Куриные яйца – не индокитайцы!
– Что ты этим хочешь… – остановился Толик.
А я плюхнул огурец в миску и – ничего. Промолчал. Ну, Анатолий:
– Если я мешаю, то могу удалиться!
Смотрю, а он, в самом деле, встал и вышел. На наш мостик пошел. Обиделся.
Ну, и я заупрямился. Похавал не спеша, посуду вымыл. Уже сильно стемнело, а Толик все не возвращается. Я начал беспокоиться, вышел из дому, позвал:
– Анатолий! Ну, что ты там торчишь один? Да у тебя еще вагон времени. И маленькая тележка! В конце концов, они сами переведутся.
Но никто не ответил. Я перепугался, побежал к мостику. Бля-амба! Хоть бы тебе кто по-тайски-китайски квакнул. Только речка по камушкам.
И до сих пор не знаю, поскользнулся ли Анатолий и упал, то ли все же уехал в Индокитай. Восток есть Восток, который, – многие дискутируют, – дело тонкое.
     Хуже всего эта неопределенность…
 
 
     Мистика и реальность
                                                                           
                                                               
Стасу Медведеву пришла в голову гениальная идея. Прямо в подсобке кружка юных техников он разобрал на части старенький вентилятор и новый стул и синтезировал из них совершенно оригинальную машину. Это было как раз то, о чем Стас мечтал с первого класса.
Проверил – работает превосходно.
Окрыленный, Станислав полетел к руководителю, провожаемый восхищенными и завистливыми взглядами менее талантливых старшеклассников.
Руководитель кружка пришел в восторг:
– А ну, дай попробую!
Он прикрепил себе на спину аппарат, нажал кнопку и стал летать по кабинету.
Конечно, кабинет не Бог весть какой – не очень разгонишься, но полетать было где.
Налетавшись, он опустился на землю.
– Вот это да! Мистика! Ты гений! Как же ты ее сделал?
Медведев сказал.
– Сделай и мне! Я вчера получил новый вентилятор, а этот все равно собирался списывать. Да и стул не очень жалко: все равно он скоро поломается. А может, лучше взять новый вентилятор и старое кресло?
– Нет, из кресла не получится. Нужен старый вентилятор и новый стул.
Сделали руководителю летательный аппарат. Проверили – работает превосходно. Полетели к завучу реального профиля.
Завуч сразу же заинтересовался машиной. Он долго крутился вокруг и удивленно цокал языком.
– И летает?
– Ну, вы же сами видели!
– А ну, покажи-ка еще!
 Ну, и показали – в этом кабинете было, где развернуться! Летали сначала на животе, потом боком, потом на спине, потом перешли на всякие пируэты. А под конец Стас так разошелся, что даже сделал мертвую петлю!
– Интересно, на каком же принципе она работает? – сказал завуч задумчиво и погрузился в формулы.
Он писал какие-то уравнения, что-то дифференцировал, потом интегрировал, даже пытался подбирать ряды Фурье. Часа через два он заключил:
– А ведь она не может летать!
Кружковцы растерялись:
– Как... не может?
Он показал свои уравнения. Да, по всем законам естествознания машина Медведева не должна была летать.
– Но ведь она летает! – сказал Стас.
Завуча удивила такая настойчивость.
– Не болтай ерундой. Она не может летать, – сказал он строго. – Ведь это я научно доказал!
Станислав неуверенно нажал кнопку – аппарат не работал… Возвращались пешком.
– Ну, ладно, – сказал руководитель кружка, – вентиляторы были довольно старые, я их, так и быть, спишу. А вот стоимость стульев – с твоих родителей вычтем…
Сейчас на этих машинах летают дома младшие братишки Стаса. Взрослые временами пытаются доказать им, что это противоречит законам физики.
Они не понимают, что, если все понимают, то, значит, чего-то не знают.
И дети не понимают – потому что не знают того, что должны понимать. 
Они просто летают…
 
 
Новатор
 
Судьба мазнула по губам
Не медом, – средним пальцем дули.
Ты собирался сделать "ам"?
Теперь-то понял, что надули?
 
Потап Иванович Ездуня, как все герои показательных биографий, в раннем детстве перебивался с хлеба на воду, а позже в школе, как будущий деятель общественно-бесполезного труда – с двойки на тройку.
Родителей слушал: каждую ночь к стене стакан прикладывал. Потому отлично шевелил ушами и косил под водяного. Сидел на первой парте, но его вынуждены были пересадить, потому что все учителя получили ревматизм. А физик Небезлаев на своих уроках всегда предупреждал:
– Ты б, Ездуня, не садился возле барометра. А то он будет падать!
После какого-то техникума Ездуня работал метеорологом. То есть зимой и летом гнал пургу. С другой стороны, погода должна слушаться своих прогнозов. И Потап постоянно был занят, потому что в его районе всегда была какая-нибудь погода. Причем, если даже очень солнечная, то совсем никому не ясная.
Ездуня решительно внедрил основы настоящих народных примет. Раньше считали, что если ласточки летают низко, то это вороны. Ничего подобного: если низко, то – к асфальту! И если в дождь на лужах пузыри, то это дождь газированный.
Он каждый вечер брился перед зеркалом, смешно скособочившись, как собака у столба. От природы был рассеянным: однажды зашел в дамский туалет, а расстегнул воротничок.
Но всегда и в самых неординарных ситуациях проявлял свою изобретательность. К примеру, когда не стало в квартирах горячей воды, Потап не ел с тарелок, чтобы не загрязнять их, а грязные руки мыл в супе.
Уже к середине пятидесятых впервые новатор провел самостоятельное исследование и неопровержимо доказал, что один из сиамских близнецов был подкидышем.
А технические проблемы Ездуня вообще щелкал, как те семечки. Тем более что их было тогда, и всегда, больше и тех, и других, жареных семечек.
Например, была разработана новая модель саней, значительно превосходящая предыдущие. Предусмотрев еще одну пару оглобель, Потап Иванович блестяще решил давнюю проблему заднего хода бесколесного транспорта.
В 1963-ем он запатентовал одно из самых интересных своих изобретений. Если через переносной трансформатор включить в обычную однофазную розетку доярку, то ее производительность намного превысит показатели стаканной электродойки. Правда, ток будет трясти женщину, но не сильнее, чем любимый муж-механизатор. Не говоря уже о том, что большинство их сестры вообще безмужние.
В 1970 году Потап Иванович предложил беспроволочный телеграф.
Известно, что для обычного телеграфа нужна проволока или кабель, столбы и землеройная техника. Если же разместить телеграфистов в пределах взаимной слышимости вдоль обычных дорог, то кроме экономии металла, дерева, резины и других дефицитных материалов, будет достигнуто высочайшая надежность – живые люди всегда сообразительнее – и решена проблема занятости населения в глубинке.
Не говоря о беспредельных возможностях человеческого фактора, легко усиливаемого во время передачи телеграмм не только прикладыванием ко рту ладошек, но и трубок, и рупоров. Даже внедрением простого правила: "Меньше слов – дешевле телеграмма!"
Восхождение к новым вершинам совершенствования окружающего мира стало единственной целью и причиной существования Потапа Ездуни. Все годы новатор трудился над главным делом жизни – синтезом смертельного всеклиматического яда. Но неудачно. За что заслуженно и получил Нобелевскую премию мира!
И все же после трудной зимы 1985-го Потап Иванович Ездуня отбросил коньки почти в безвестности. Но удачно: мог бы – старым и больным, а он все же – в средней поре и при здоровье. Однако, к досаде многих, его невыносимый характер не позволил вынести гроб из квартиры…
 
P. S.
И, может быть, потому его призвала демократизация страны. В середине девяностых новатор, обретший второе дыхание, руководил группой технического обеспечения благоприятного климата при регистрации поименного голосования в Кремлевском дворце съездов.
Предложил проект нового дома с квартирами, состоящими исключительно из небольших кухонь. В них могли бы, возрождая старую традицию, собираться интеллигенты, чтобы обсудить актуальные проблемы, поспорить о новостях, услышанных по старому приемнику.
Позже, идя навстречу медвежатной общественности, разработал принципиально новую конструкцию банковского сейфа. Новинка предельно технологична, так как изготавливается из тонкой жести, легко транспортируется и устанавливается. В случае утери ключей сейф можно открыть любым консервным ножом.
А потом, в начале тысячелетия, уже никто ничего не слышал о новаторе Потапе Ивановиче Ездуне.
 
 
Такой талант                                                                                         
                                                                                                                                                                                                                     
Что поделать, если у простого ученика сельской школы Павла Забийстрилку внезапно и такой талант прорезался. Талант от Бога. Писательский. Очевидный любому дураку и механизатору широкого профиля.
Ну, нравилось парню писать! Нравилось выводить буковки, знаки разные ставить. Те же точки. Напишет предложение – поставит точку. Закончит писать – поставит жирную точку.
– Все, точка! – кричит и радуется.
А ведь сначала математическим складом ума удивлял. Бригадир ему говорит:
– Будешь рыть яму для силоса 3х3 метра.
– А можно я вместо одной ямы 3х3 вырою три ямы 1х1?
И ведь:
– Рой! – пришлось бугру согласиться!
Начальство приезжало. Федедральное, маницапальное. Думняки, гдепутаты, гдепутаны. На черных шестисотых. Сами тоже все в черном, от купюр. С длинными не средними, а указательными пальцами.
И с корабля на баб! И обратно – на лоно. Там, где кончается асфальт, пили воздух – ведрами! Их хлебом не корми, дай молочка из-под бешеных кобыл.
До упаду коньсультировали – и с коня, и просто так, на ровном месте. Опосля опохмелки завсегда старались помочь крестьянам, тем же советом подсобить. Смотрят, бывало, как небоскребнутые, на пашенку и говорят:
– Плохо, плохо взборонили. Всего-то пуда два пшеницы по осени получите.
Одни местные думалишенные активисты благодарно удивлялись:
     – До чего наука дошла! Мы рази мечтали о таком – два пуда пшеницы с клина, на котором намедни брюкву посеяли!
     Другие ахали:
     – Не поднимали б вы деревню, – опять оторвете от земли!
Лекции читали. Как правильно питаться ртом. Как ухаживать за посадками чипсов. О том, что курение чая не менее опасно для детского здоровья. О том, что нынче каждый культурный селянин должен знать – вилы надо держать в левой руке, а косу – в правой.
Постановления доводили. "О повышении качества фальсифицированной водки", другие там. Данные опять же. Предвыборные социологические. Выходило, что в состав Законодательного собрания региона войдут 10 процентов депутатов с криминальным прошлым и остальные – с криминальным будущим.
На вопросы, в том числе, ехидные отвечали.
– Что это, по-вашему, значит, если каждую ночь видишь во сне картошку?
– По-нашему, значит, – или весной посадят, или осенью уберут!
– Знаете, как слово "депутат" расшифровывается?
– Конечно. Деньги есть помощников уйма, только ахинею талдычит!
– А как звучит, если наоборот прочитать, к примеру?
– Татупед… что ли?
– Правильно, татупеды и есть!
И ведь только один местный интересант явно выступил против:
– Разрешите вас перебить! – но, к счастью, в меру трезвая охрана дрын-таки у него выкрутила. Вместе с руками …
Да, стучались к Павлу в погреб, куда он сиганул, чтобы брать высоты творчества. В зоне недосигаемости мобильники не брали, потому кричали в отдушину. Мол, не зарывайся. На белый PR раскрутить предлагали…
Кабы бы не грязь черноземная, дык и слабό раскрутили. А то раскричались только, разойкались:
– Ой, тут тараканы по углам!
Еле успокоили: мол, так им и надо, наказание отбывают!
А все ж, перед самым отъездом пиарасты прямо голове администрации констатировали:
– Большой талант у вашего Павла, сложившийся.
– Да – вдвое, в подземных условиях…
– Да – не в угол носом рос!
– Чтобы с таким талантом совладать, надо высшую школу привлекать, армию, спецназ.
Легко сказать – школьники, бронепехота, спецназ... А в прошлый раз, когда буряки из снежного плена освобождали, или позапрошлый, когда с охватом урожая ньютоновки в садах до белых мух окапывались, или по весне, когда картошку с избитыми сливками в грязь похоронили...
И-эх, начальнички, им как что не так, сразу – спецназ, спецназ... Послушать их, генерал-капитанов, можно и до смерти не умереть! А ведь каждый имеет право. На лево...
     Павел вздохнул и вернулся к своим размышлениям. О прозе и поэзии. Вот ведь, получается, – сравнивать их между собой вообще не с руки. Поэзия-то первична, "устами младенца...", а проза – то, что осталось от нее вследствие жизни. Не стихами ли говорило человечество в своем детстве, не рифмованная ли поэзия звучит в первых криках малышей? "А-а, а-а, а-а, а-а,/ А-а, а-а, а-а, а..." – не четырехстопный ли хорей – "Сквозь волнистые туманы/ Пробирается луна..."?
     А некоторые, и сам Павел в их числе, были вполне солидарны с вождем пролетариата прошлого столетия. Который уверенно говорил своему горькому другу: "Ну, что стихи легче прозы – я не верю! Не могу представить. С меня хоть кожу сдерите – двух строчек не напишу..."
     Сегодня Павел тоже писал, не все получалось, комкал листы и выбрасывал. С ужасом думая, о необходимости осваивать компьютер. Это что же будет, что будет, где их столь набраться, компов-то, хоть бы и ноутбучных, чтобы выбрасывать?
     То ли было каких-нибудь сто лет назад:
"И. С. Тургенев был отличным пловцом и гребцом. Занятия гимнастикой были любимейшим видом отдыха Л. Н. Толстого. Отлично бегая на коньках, он в семьдесят лет неоднократно побеждал молодежь на домашних соревнованиях.
"Коньком" Куприна были плаванье и борьба. Горький занимался греблей, плаванием, игрой в городки, ходил на лыжах и бегал на коньках. Гимнастикой увлекались Чехов, Гиляровский, Левитан. Они были инициаторами создания первого Московского гимнастического общества…"
А еще, помнится, было общество "Зеленая лампа"…
    Успешный тот, кто "успел ", раскрученный тот, кого с моста столкнули и заставили плыть против течения, продвинутый тот, кого все время двигают, а талантливый? Не тот ли, кому завидуют и стараются не замечать?..
Вчера выменял в соседней дыревне зеленую настольную лампу. Так для себя, чтобы поржать. Но некоторые вот заметили, понаезжали…
Сегодня надо выбрать для себя и это, – каким бы спортом увлекаться?
 
 
    Инородцы
                                                                                                              Сомнений червь, увы, не скоро
                                                                                                         Источит яблоко раздора!..
 
Зарубежье бывает дальним, ближним и даже внутренним. Чем ближе, тем язычески сувереннее. В некой монолитной башне – площадка девятого этажа. На этой стороне – наши, шалтай-балтаусцы, а на той – ихние живут. Инородцы. Не то, чтобы совсем узкоязычные, – точно иной нациотональности!
Нынче утром ихнего малышонка в лифте поймали. Ничего по-нашему не сечёт. Ни тебе – калбу, ни себе – калбы! Научили. Понял. Отвечает: «Принести воды?» Носится, ерошит стихами воздух. В переводе на язык Пушкина:
Беги, Вильняле, в Вилию, а с Вилиею в Немунас. Скажи: «За слово милое, Россию любят все у нас!»
Другие прохожие заинтересовались:
– Как тебя зовут?
– Петя.
– Молодец, по-нашему скажи, Пятрас…
Что с него? Пять раз и повторил!
И только, было, вздремнуть легли – ор, визг. Нашего лохана уволокли, инородцы балахманные. Туда-сюда, а уже его облапошили, всякой матуёвине от "Е" до "Х" обучили – на языке с матовым акцентом!
Наши – им – через площадку:
– Ах, язви вас, бродяги! Распокупанты недоколыханные! Вы что же это, а?!
– Что, – что? – варнякают.
– Да у вас, что: вся совесть последняя, японский бог, на сакуру вышла? Нашего, коренного, своему могучему учите?!
– А вы, что же, господарищи прибалтывающие, – нашего? Эвон до сих пор пацанок вашими рифмами в туалете давится!
– Ну, что вы за безмозглые? Дык мы вашего иноязычника своему, титульному научили. А вы-то – совсем наоборот, нашего вашему! Ну, льзя ли так, уважаемые, без кнута и вождей?
А эти ихние беспонятные, окромя русского, – шары вылупили, блымают вокруг, лыбятся:
– Здрасьте вам через глазок! – и молчок.
Окончательно огнезделели с этой своей подковыркословицей: «Язык мой – враг мой»?
До чего народ бесстыжий: одно слово – инородцы. Уродятся же такие!
 
   Цаца и Мнака
                                                                                                                                        Из чего выбирать – всем известно:
                                                                                                                                         Можно жить хорошо... или честно!
 
Один человек по профессии представитель народа, а по фамилии Постсоветский из старой гвардии, которая сдается, но не умирает, явственно видел приближение коммунизма, и три года лечился, чтобы его не видеть.
После чего у него и завелись… в духе рыночных преобразований Цаца и Мнака. Вроде десятой воды навеселе не сказуемые, но существительные. Жертвы демагогического взрыва.
Рук две, ног две, а язык один, но такой у каждого длинный, что пока маленькие были, сами себе вместо пеленок подкладывали. А как стали на ноги, так стали себе ходить в памперсах и даже брюках, но всегда вместе: Цаца – слева, Мнака – наоборот, справа.
     Хорошенькие такие. Любому человеку, не то, что Постсоветскому, стали занимательные и обходительные во всем – до полной улыбнутости. Улицы переименовывали, страсти митингновые подогревали, акции проворачивали.
     В общем, подкупали народ. Открытостью прежде закрытого. Своей честностью и сермяжной правдой. Понятно, что народ безмолвствовал единогласно, и в борьбе за демократию выходцы из народа победили.
     Каждый Цаца, каждый Мнака – ликом строг, голосом зычен, мыслями темен, говорит непонятно, к труду непригоден, но регулировщик справедливости, соль жизни и бензин всякой идее. Хотели, чтобы народ их полюбил. Но где взять такой народ?
И вот уж что законов новых, газет, флагов, праздников – прям, бисером порассыпали. Экономику – плановую на клановую – и ту перестроили. В смысле, одним манты норковые, другим – понты. Но все – для человека, все во имя человека с большой буквы. Правда, с какой именно, еще не придумали, но цены на всякий случай повысили.
Потому что – в первом случае – крупные считать лучше. Во-вторых – потому что, хоть не денег, но рублей-то каждому напечатали предостаточно.
Даже тайну вкладов обеспечили – теперь точно никто не знал, удастся ли их вернуть. Даже обращения граждан с жалобами "в одно окно" ввели, а потом и до форточки дошли – шельмоимцев форточниками позаменяли!
Все в историческом русле: могучая страна всегда была богата. Даже бедностью. У них – есть обходительная хватка. У нас – необходимого нехватка...
Всеобщие выборы всяко стимулировали. Ликвидировали прежний бесплатный беспорядок, ООО на три буквы организовали, продажу лицензий на получение бюллетеней, средства от продажи которых пошли бы на оснащение, например, кабинок для тайного голосования видеокамерами слежения.
И другие необходимовведения применили. Предварительную продажу бюллетеней. Доставку их на дом. Ввели системы скидок социально поддерживаемым лицам. Работу комиссий по борьбе со спекуляцией бюллетенями обеспечили. Цаца – купи-продай. Мнака – прими-уволь.
Очень принципиальные и простодушные были. Один раз только и схитрил один. Шли как-то оба сильно незакусивши по ночным проспектам. И решились совершенно попутно, не отрываясь от целенаправленности, справить малую нужду. Достали. Что у кого есть…
А откуда ни возьмись – экологический патруль, как задумано природой – на машине! Выглянул инспектор:
– Убрать и прекратить!
Патруль убрался. Цаца и признался:
– А я их обманул…
– Как так?
– Убрать убрал, а прекратить – не прекратил!..
Ну, человек этот, Постсоветский, где-то совсем распрямился да вполне свободно на какой-то новый праздник волеизъявления и отправился. На корпоративную, понятно, чью-то дачу, не к ночи будь сказано, по Рублевке или Нуворишке (которое Ново-Рижское). Искать национальную идею.
Между прочим, в то время думы о том, как обустроить Россию, еще только приезжих Лаженицыных мучили и не имели думского большинства. Но от избытка кухарок на общей кухне правительства народного недоверия уже пахло жареным. Ведь каждая знала, как заварить кашу. И власть в их лице начала задумываться, как спрягаться в первом лице единственного числа настоящего и будущего времени.
     И Цаца справа, потому что к тому времени уже право на лево поменяли, а Мнака, как водится, наоборот, слева – сопровождают да компостируют:
     – Ежеморгновенно, – правоциклонно говорит Цаца, – должны мы причинять кому-нибудь непоправимую пользу, добро делать. А кто, часом, добра не делает, то тем самым делает зло. И Родине, и себе. Себе в первую очередь, Родине – во вторую…
– Наоборот, – с сурдопереводом жеста доброй воли Мнака выскакивает, – Родине – в первую очередь, себе во вторую!
     Совсем заплутал в этой дымогогии человек.
Хотел одним разом порвать не только с прошлым, но и с пришлым, но годы уже не те. А надо, чтобы были те. И стало постепенно затягивать его. В туман да болото.
А оно как? Природные богатства не искусство, народу не принадлежат. И о ту пору вокруг Рублевой зоны этой дряни – болот наросло, что тебе процентов диких, просто на удивление ирреальным экономистам и краеведам. Будто фиктивные роды для московской прописки! Даже в названиях путались: так много их объявилось.
Тут и Коррупорушка, и Нарковыхино, и Мутнофалуйки, и Террорыбино. Сейчас всех точно не упомнить. Были и старые – Нацлечебное, Блатыкино, Подлизумное, которые – думали, что осушили, ан, нет – эти утопии с новым наполнением даже расширились.
Впрочем, здесь всегда была такая земля, что на ней ничего, кроме цен, не росло.В отличие от той, где каждый "Путь Ленина" стал в итоге "Ленью Путина"!
Короче, пока Цаца и Мнака с подачи заокеанской скандализы говорили начистоту, а оказалось, что поливали грязью, глядь! – у человека только одна рука из болота торчит, будто голосует.
А "за" или "против" – уже и не ясно. Никто не разберет: ни око государево, ни его окулист. Ясно, что это и сейчас, и никогда не было важно…
Кинулись Цаца и Мнака со всех ахиллесовых пяток человеку вместо протянутых рук советы по ушам навешивать:
– Ноги, ноги-от на шпагат расшеперивай!
– Ужли поможет?
– Нет, конечное дело, а только мертвяк смешней получится!
И получилось:
– Отойди! Дуй восвояси! Я без тебя вытащу…
– Нет, сам отойди! Я…
– Я человека больше люблю, а ты-то – так себе, знаю!
– Нет, я больше. Я Мнака!
– Ты Мнака? А я Цаца! Что, а-а?
– А-а-а!..
Заквакало болото, запузырилось. Свято право нации... на галлюцинации?
     Ни человека, ни Цацы, ни Мнаки. Ни слуху, ни духу. Только вертикаль становления российского двуумвиратства. Три составляющих пост-коммунизма: Санкт-Петербург, ФСБ и дачный кооператив. И дух времени, отдающий газом и нефтью, и то – не без Басманного суда! – спертый олигархами.
     Не старые времена – когда везде русским духом пахло. Ну, когда счастье было в труде, а не в заносе-откате, и когда не витала в воздухе национальная особенность бесконечной охоты за национальной идеей.
 
 
Любовный гороскоп друидов                                                                                                                                                                                                           
     В Новый календарный год, как всегда открывающийся веселой Елкой – наиболее яркой представительницей царства друидов, – будут, безусловно, прочны союзы:
 
Елки-палки с Сыр-бором,
 
неструганной Тумбочки с бородатым славянским Шкафом,
 
плакучей Ивы с потомственным Дуб-дубом,
 
Дубины стоеросовой с критически опавшим Кленом,
 
кряжистой Колоды с отзывчивым Осиновым колом,
 
кривой Жерди с окопавшимся Столбом,
 
узкоглазой Чурки с бесчувственным Чурбаном,
 
стиральной Доски с неошкуренным Бревном,
 
оконной Рамы с резной Этажеркой.
 
     ***
     Беспризорные Желуди с удовольствием послужат обильным кормом Красной Свинье 2007 года – лишь бы не подрывала корни российского Дуба!
 
А Печатные носители слова, изготовленные из растущих деревьев, да обернуться зелеными, а не деревянными Наличниками!
 
Вполне возможна слезоточивая любовь Сирень-черемухи к Зеленому шуму.
 
Дикая Орхидея будет счастлива, упиваясь острым Березовым соком.
 
Пойдет под Лавровый венец настрадавшаяся Эпистолярка.
 
А старая Оглобля с высохшим Хлыстом – под дугу.
 
Пальмовая ветвь достанется видавшему виды Костылю.
 
Привяжется к выдержанной Древесине маститый Вяз.
 
Безалаберные Опилки могут подсыпаться к сырым Дровам.
 
Замкнутую Перекладину покорит Бамбуковый шест…
 
     ***
     Ларцу нежной работы следует опасаться грубого Сундука.
 
Только через пень-колоду могут быть вместе неопалимая Купина и расхристанный Куст.
 
Вездесущая Заноза никогда не станет зазнобой трудящегося Топорища.
 
Филенчатая Дверь ни в коем случае не откроется навстречу Лесу-кругляку.
 
Напрасно дурманная Липа будет трясти золотыми сережками перед подхильнувшим Срубом.
 
Никак не сможет деловой Тес затесаться в компанию тонкой Рябины.
 
Не рекомендуется готовой Шалевке шалить с несобранным Хворостом.
 
Совершенно не будут котироваться рядом с устойчивой Кроной Деревянные неконвертушки.
 
Не должна мечтать о встречах с Валежником скрипучая Мачта, и лучшее для нее сочетание – со сплавным Топляком…
 
     ***
     Только Щепки полетят, когда, бросив Палку в Запретный плод, навострит лыжи налево шизоидальный Тополь.
 
Если Табуретке еще на мебельном складе не посчастливится попасть под венский Стул, с нее всю жизнь будет снимать стружку пьяный Сучок.
 
Развязных Метелок не раз обманут мелкие Корешки.
 
Никто никогда не полюбит Березовую кашу.
 
Рубленной избе придется клонироваться или сменить Пол.
 
А Слива после слива компромата на свихнувшуюся Вишню пойдет на панель!
 
 
    Зоологика    
   Человек – животное довольно странное. Нет, навряд ли оно произошло от обезьяны. Старик Дарвин, пожалуй, что в этом вопросе слегка заврался. Очень уж у человека поступки – совершенно, как бы сказать, чисто человеческие. Никакого, знаете, сходства с животным миром. Вот если животные разговаривают на каком-нибудь своем наречии, то вряд ли они могли бы вести такую беседу, как я давеча слышал. М. Зощенко
 
– Эх, жизнь, как зебра, вот она черная, вот она белая.
– Ну… не зебра, прям, а ослик мелированный. Вроде той мартышкит, видишь, там кривляется?
– Не стόит внимания, глупа, как гусыня!
– А слон, который хлопает ушами рядом?
– Так это муж. Действительно, неповоротлив, как медведь, но говорят, у него голубиный характер, никогда ни с кем не поступает по-свински.
– Может быть, добавишь, что трудолюбив, как пчела, и перед нами идеальный супруг?
– Он и вправду работящий, как муравей, только в кармане – блоха на аркане!
– А тот петух, который топчется сзади, надутый, как павлин?
– Видом орел, а умом – тетерев. Ухажер той выдры на журавлиных ногах.
– Ноги, и, правда, как у цапли. Зато, посмотри, что за шейка – лебединая!
– Все равно, жалит, как оса.
– Да? А я слыхал, что вроде стриженой овцы – курицы не обидит.
– Хочешь сказать, безрогая корова? Просто хитра, как лиса Патрикеевна!
– А божья коровка рядом – ее дочка?
– Да. И тоже хорошая змея! Своим Зеленым змием дрессированная. Правда, только одну любимую команду выполняет…
– Какую?
– Лежать!
– А ее брат прямо светский лев.
– Еще тот гусь залетный, не хрустальный. Своего не упустит, как коршун, вцепится!
– Да, любят люди толпиться. Давятся здесь, как сельди в бочке.
– И только та рыжая кошка торчит, как жирафа.
– И эта черная ворона шмыгает себе ящерицей.
– Зато ее муж настоящий буйвол.
– Видно, пашет на нее, как конь.
– И откуда такие ослы берутся?
     – Тот, кто в течение дня работает как лошадь, подвижен как пчела, силен как бык, а вечером устал как собака, тот должен обратиться к ветеринару, так как понятно, что он – осел!
– А эта стрекоза рядом, кто?
– Эту телку я давно знаю. Опасная кобра!
– А производит впечатление серой мышки.
– Ты хотел сказать – летучей мыши? Настоящая собака!
– Послушай, послушай тех зеленых попугайчиков. Шепчутся, голуби шизокрылые, неразлучные. Она ему – мой зайчик, он ей – моя ты белочка, рыбка…
– Ага. Рыбка, рыбка – где твоя улыбка? Ну, птички!..
– Особенно, вон та – птичка с носорожьей походкой!
– А что скажешь об этом индюке с бараньей завивкой?
– Молчу, как щука об лед. Но одна стерлядь аттестовала, как блудливого кота.
– Как?
– Ну, как мотылек, – с цветочка на цветок!
– Вот лось моржовый, его фамилия не Ловеласенко?
– Ну, что ты? Ловеласенко вон тот козел, вон – чешется, как муха на стекле.
– Видел его вчера. Шел навьюченный, как верблюд.
    – Жена у него, должно, жадная и страшная акула?
– На вид пингвиниха, а на людей смотрит волчицей.
– Так еще Тит Макций Плавт в пьесе "Ослы" писал: "homo homini lupus est" (человек человеку – волк).
– Жди от волка толка… То-то… Недаром наш Макций – Максим Гордый, что ли, в пьесе на самом дне провозгласил: "Человек – это звучит горько!"
 
Куда влечёт учёбный жребий?..                               
                                                               
А – только в баню! Идите, как ходили в народ лучшие представители интеллигенции позапрошлого века. Идите учиться, идите творить. Идите молчать, чтобы ни единой мысли – вслух.
Внемлите плюрализму мнений, чтобы понять, что вы не гений!
Надо влезать в проблемы, в душу народа? Тогда прочь подзуживающих: "Не пара парень тебе, не парься с ним!"
Скажите, где, как не в бане, научиться этому – среди скользкой телесности? Где, как не в бане, понять образ современника – среди обнаженной намыленности? Где, как не в бане, наплевав на юмораторий, подняться до высокой зыбкости подтекста – среди туманного паренья? Где, наконец, голая правда жизни, как не в бане?
Здесь всеобщее равенство и причастность к общему делу, актуальный принцип – "я тебе, ты мне" и древняя мудрость о легкости отправления в бане легкой естественной надобности. Чтобы:
– Писать – как пúсать! – "Так не сложно?" – Когда терпеть аж невозможно!
Пишущие мальчики! Не уступающие им в этом девочки! Вы, создающие нескучную прозу и яркую поэзию! Не надоело ль гнуться и самоковыряться, шуршать и задыхаться за компьютером и ванной занавеской?
Тем более что и комп никогда не заменит книгу так же, как зажигалка не заменит спички. Ибо зажигалкой очень неудобно ковыряться в зубах.
Хотите стать настоящими инженерами человеческих душ и тел, властителями дум? Оставляйте игры в классики, идите в классики.
Вам ничего не надо постирать? Кроме двоек в дневниках? Оставляйте все, кроме улыбки вокруг лица, и в путь.
Идите в баню! С легким пиаром!
 
 
Нелепости и случаи
– пародия ОБЭРИУ –
 
Посмотрите на предмет голыми глазами…
В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать нехорошим…
Люблю нелепое… Даниил Хармс (Ювачев)
 
Даниильское
 
Взносы
     Отвечает один другой:
     – Не видел я их.
– Как же ты их не видел, – говорит другая, – когда сам же у них взносы принимал?
– А вот, – говорит один, – взносы у них принимал, раз сами передают, а их не видел.
– Да возможно ли это? – говорит другая с французским татуажем и с пистолетом наизготовку.
– Да, – говорит один, – возможно! – и моргает обоими глазами, и из кривого ружья прицеливается.
Тогда другая, которая с иностранными губами, привязывается к двуглазому на всю оставшуюся жизнь, чтобы он объяснил ей, как это возможно – взносы у членов профессионального союза писателей принять, а ни одного писателя не заметить?
А один сам уже запутался в растущей наличности, а удивительно не может ничего объяснить другой губастой, и трясет головой, и подмигивает своими обоими.
Помигал он еще проблесковыми маячками и вдруг уехал на Тверскую улицу, где у них фирма веников не вяжет, а стоят прекрасные отечественные станки. Но, если по правде, то больше стоят из ближнего зарубежья.
А членские взносы и у нас уже некоторые платить не хотят. Даром, что не Чебоксары какие, а, наоборот, известный Выборг. Или другой, неизвестный еще ни одному писателю выбор меньшего из зол.
 
Вероника и моторист
Пришмандовкина Вероника три года сидела на лавочке и сторожила вид на жительство. Пока не приехала из Тополей бывшая чья-то свекровка. И тогда Пришмандовкина Вероника сказала себе в сторону: «А, зашибись!» – накинула на видные плечи видоотталкивающую шаль и пошла на выставку. Чтобы приобщиться к авангарду. Или еще к чему?
В год Мыши поп-артные мышата там смело рационализнули и повесили на шеи должностным котам на шеи колокольчики. Пришмандовкина Вероника интеллигентно помолчала. Но не знала, сколько когда полагается молчать, и вполне мирно сказала: «И звените».
Василий Степанович Уклюжий был по соседству мотористом. Таким человеком, который, во-первых, гайку-восьмерку мог на десятимиллиметровый болт одной левой нарезать. Во-вторых, всегда мог поддержать разговор: «Эпоха путная настала, но в рассужденье острых тем, блажен, кто смыслит очень мало и кто не думает совсем».
В-третьих, Пришмандовкина Вероника уже ушла через деревянный коридор, который художники-реставраторы оставили прохожим, чтобы они проходили стороной и не мешали им художественно реставрать. Где и наткнулась. На информацию: «Пропала такса по кличке Шпонька. Просьба вернуть за неприличное вознаграждение. Звонить…»
Информация для всех еще не вся информация. Но Пришмандовкина Вероника уже решилась еще быстрее, любым транспортом, а добраться-таки домой. И позвонить. Не важно, что Шпонька-то у нее всегда с собой, ведь и другие извилины не все дома.
Вот тут бы ей, ой, как моторист пригодился! Но опять же: Василий Степанович Уклюжий везде ездил на «Жигуленочке» почти в шестьдесят девять лошадиных сил, но боялся. Лошадей – спереди, собак – сзади, а женщин – со всех сторон. Ведь что, если и они для чего-нибудь, а не просто так?
Так просто вся нарезка без вознаграждения или там заусенцев и сорвалась.
 
Безопасность движения
Движется однажды по стальным путям Ужехужеев, а навстречу ему с Площади эволюции – Докука. Увидел Ужехужеев, что навстречу ему движется Докука, и прижмурил насильно свой правый глаз.
Тогда остановился Докука и спрашивает это Ужехужеева:
– Это ты, что ли, Ужехужеев?
– Да, это я Ужехужеев.
– А вчера ты на левый глаз был кривой, – говорит Докука.
– Я и сегодня могу на левый глаз окриветь, – отвечает Ужехужеев и насильно тоже левый глаз себе прижмуривает.
Смотрит Докука во все глаза на Ужехужеева – и совсем понять в уме не может, на какой глаз нынче он ему представляется.
– Как же Ужехужеев на свой поезд попадет, когда даже билета не увидит? – негласно жалеет Докука и движется дальше.
– Не билетом единым жив человек, а тем, что под поезд не попал!
Удивляется тут Докука, качает согласно кочаном и свободный, как слюна в полете, неспешно на пешеходный виадук выворачивается. Чтобы наплевательски сверху о поездах соображать, как это они на путях навстречу сами себе не попадаются.
На что встречные Ужехужеевы глаза закрывают. Хотя и временно. А могут – навечно.
В то время как. Безопасность движения – прежде всего.
 
Таинство любви
Васька Хропеллер пришел как-то к Жанне Квазимординой. И она поставила ему бутылку. Потом они пошли в спальню.
Ночью Жанна проснулась. От храпа, наверно. Потому что спросила:
– Холо… будильник, ли чо ли?
Хропеллер повысил тональность.
– Ой, кто это? – в таком же тоне взвошептала Жанна и зажгла свет.
– Г-го-голупоглазенькая, – констатировал Васька и, отвернувшись, икнул на обои.
Квазимордина привычливо выдохнула и односторонне поменяла диспозицию.
Утром ни до, ни после опохмелки никто о ночном диалоге не вспомнил. Что было, то было. Или не было.
 
Экономика
Волчьелапский вышел с работы. И тут же вышел из себя. Потому что всем светило солнце. Солнце светило налево-направо, ничего с этого не имея, и даже куда попало, и за просто так.
– Ку-ку не варит? – крикнул солнцу Волчьелапский и стал думать.
Он шел и думал, сколько бы он, Волчьелапский, брал бы с людей и соотечественников, сколько бы огребал он, Волчьелапский, за такое. Ой, сколько бы, сколько!
И он даже надвинул на глаза шляпу, и он подсчитал бы, подсчитал, если бы его Цыгикало не сбил. А Цыгикало уже сидел на снегу. Прямо на растерзанном оттепелью снегу сидел полными штанами слесарь-лекальщик Цыгикало и, как разжалованный Демон, отмахивался от супруги.
– И будешь ты царицей мира, а я начальником СБ! – пел Цыгикало, а потом стал кричать:
– Д-держитесь, б-бюрократы за свою коррупцию!
Тут Волчьелапский уже сбился, поэтому подумал про бюрократов, что они и держатся. И скоро был дома.
Дома у него никого не было, только телевизор. Но Волчьелапский не сразу его включил, а немного с задержкой.
Ну, в туалете задержка была не очень, чтобы так. Пук! – и готово. Потом еще Волчьелапский добыл из холодильника синюшный бройлер. Пожевал истощенный труп. В процессе чего и включил телевизор. И стал смотреть. Чтобы ждать футбол.
Тут перед футболом выпялился диктор и попросил выключить лампочки, компьютеры и утюги. Волчьелапский отмахнулся:
– Заш-шнуруйся ты! – а потом еще и расхохотался:
– Х-хорош указывать! А то счас бегу, аж падаю… Ой, выключаюсь!
Волчьелапский расхохотался, а тут уже на экране вратарь – с катушек, мячик – к Давайдавай, от Давайдавай – к Нана. Нана подскочил – и все исчезло. В момент. И диктор на мониторе.
– Ма-альчик я тебе, что ли? – это диктор опять разбухать начал. – Просил я выключить? Или тебе позакладало, Волчьелапский?
– Ч-чего? Где? – заморгал обалдело, но на всякий случай придуриваясь непонятливым, Волчьелапский.
– Где-где, – передразнил диктор и в рифму указал – где! Одним словом. Только уставился, наоборот, на лампочку, которая, прямо, бессовестно вдруг набрала яркость в прихожей. И в третий раз выразился:
– Ну, раз до лампочки… – и чем-то щелкнул.
Тут экран совсем слинял сначала до разноцветных полосочек, а потом до бледно-звездного хаоса и свинячьего визгу.
Волчьелапскому так обидно стало. До слез.
Наутро включил, а этот дикторидзе:
– Ну, как футбол? – спрашивает. – Как футбол?
Такая вот экономика. Боком Волчьелапскому вышла. Не ему одному, конечно.
Уж о ценах он и не заикался. Но все равно цены, конечно, повысили. Оказалось, не только потому, что крупные считать легче, а потому что китайские кули стали позволять себе больше горсти риса покупать, пробежавшись с той же маленькой тележкой. А индийские коровы, ваще, вагонами стали ездить по ашрамам и валюту от паломников на рога наматывать.
А другие вопросы, вроде «Что делать?» и «Кто виноват?», просто себе трансформировались в «Больше сеять?» или «Больше сажать?». С ответом: «Меньше есть!»
Так что, что есть, то есть.
 
Праздник совершеннолетия
 Эта Зинка Мундирова всегда что-нибудь отхлобучит. Кажется, в восемнадцатый, что ли, раз решила отметить свое совершеннолетие в общаге и дала Хельняшкину и Федорищеву немного денег.
Хельняшкин и Федорищев взяли, попросили еще нифигаську и скрылись. На дискотеке, что ли?
Зинка все равно от решения не отступилась и дала тогда побольше денег Рыбоконю.
Рыбоконь взвился, доскакал, было, до самой Красночучмекской, а уж там и въехал в эту корчму. «Постоялый двор» называется.
Зинка Мундирова и тогда не сломалась, и настырно, прямо, дала Перелыгину.
Перелыгин с уважением взял деньги и Зинкину руку, крепко поцеловал свою и слинял.
На грани отчаяния Зинка Мундирова дала денег Парабрюку.
Парабрюк подхватился, закашлялся, убежал и вскоре вернулся. Ни с чем.
Зинка Мундирова, прям, скукожилась. Одно время даже некому было ее утешить. Потому что Парабрюк все еще кашлял и кашлял.
 Но вот ввалились Хельняшкин с Федорищевым, Рыбоконь, Перелыгин. И еще много разных. Пели, врали и не оправдывались. Что, мол, обещали, так да, все обязательно, а некоторые даже – и до стипендии.
И Зинка Мундирова повеселела. «Ведь так естественно все это, ведь жизнь – такая круговерть…» – откашлявшись, стал читать стихи Парабрюк.
Но тут на перекрестке столкнулись два черных «Бумера», и уже все неудержимо расхохотались.
А, не говорите. Будет, что вспомнить! 
 
Ничего
Терезырин сказал:
– Какие красивые чулки!
Вера Бабенко сказала:
– Вам нравятся мои чулки?
Терезырин сказал:
– Да! Даже очень, – и схватился за них руками.
Вера сказала:
– А почему вам нравятся мои чулки?
Терезырин сказал:
– Аж… ажурные.
Вера Бабенко подняла юбку и сказала:
– А видите, какие они длинные?
Терезырин сказал:
– Да, ой, какие дли–и–иные…
Бабенко сказала:
– Но вот тут они уже кончаются. Там уже голяшки идут.
– Ой, к-какие, прям-м-м… – сказал Терезырин.
– У меня, да, пряменькие ножки, очень даже, – сказала Вера, – только в бедрах я довольно широкая.
– Посмотрим? – сказал Терезырин.
– Нельзя, – сказала Вера Бабенко, – я там без ничего.
Терезырин опустился на колени.
Бабенко сказала:
– Зачем вы встали на колени?
Терезырин поцеловал ее левую ногу повыше чулка.
Просто всю память отшибло, что ли? Терезырин-то поцеловал ее правую ногу повыше чулка! И сказал:
– Вот зачем.
Вера сказала:
– Зачем вы поднимаете юбку выше? Я же вам сказала, что я без ничего.
Но Терезырин, все-таки, поднял и сказал:
– Ничего, ничего, нич-ч-чег…
– О-о-о! – сказала Вера Бабенко. – Ой! Ктой-то в окно смотрит.
Терезырин оглянулся и сказал:
– То мой попутчик Мрачнелло Настроянни! – и кэ-эк махнул в лунном свете:
– Нич-чего, нич-чего, нич-чего…
А Мрачнелло Настроянни понятливо отошел от стрелочной будки, до которой они с Терезыриным аж от самой Хацепетовки вот вместе доехали. И в ожидании импопутного поезда стал сочинять. Всякое там: «Понять нам этих не дано, нам обещающих: «Да!.. Но...»
     Этот Мрачнелло Настроянни, конечно, и сам не знал, что еще бы сказать к месту и времени, потому что был не поэтом, а портным. Собственно говоря, он был не совсем и портным, потому что шил только дамское, преимущественно нижнее, и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Мрачнелло, тоже, прямо, при нем поднимали юбки, и Настоянни снимал с них размеры и все остальное. Мрачнелло Настроянни, что называется, насмотрелся видов.
Но зря никого не обижал, потому что когда кого-нибудь обижаешь, то всегда шалеешь, и тут можно переборщить. Детей, например, никогда не надо бить ножницами или вообще чем-нибудь железным, а женщин, наоборот, не следует сладострастно бить ногой, в особенности, выше колен…
Тут его попутчик уже встал со сладкого пола и вышел от передовой дежурной стрелочного поста Веры Бабенко. Ничего дежурство у нее получилось.
Тоже и Терезырин сказал:
– Ничего, – сказал. – До свидания.
А как его звали, не сказал. И ничего другого о нем не известно.
Известно Вере Бабенко, что очень умный. И все. Хотя она сомневается. Может, умный, да не очень. Он ей сначала, например, открыл, что если написать «6» и перевернуть, то получится «9». А утром она подумала-подумала, так ничегошеньки в этом умного и нет. Так, подбелил щи дегтем, нечего сказать!
Господи, ничего и не скажешь.
 
Мнение
Очень много теперь везде мнений стало. Вот ведь и пишущих тоже все больше. Писателей. Даже настоящих, которые в портфеле непринятые книжки носят, а не бутылки. И у каждого каждый день свои превратности: то сюжета, то судьбы. И привратности – тоже случаются сплошь и рядом.
Вообще, о писателях писать трудно. Потому – очень хитрые. Умеют скрывать, откуда, что у них берется. И чем больше писатель, тем больше скрывает!
Вот вам как такое мнение: они талантливы все по-разному, а бездарны одинаково? Завязки, развязки, колорит. Речевые характеристики, лирические отступления. Чего только не наворочают! А суть?
А суть одна. Возьмите нарочно любой шедевр. Везде то же самое!
Начиная с «Илиады» и «Одиссеи». С чего это у них война Троянская заполыхала? У него похитили ее, он за ней приезжает, а она – с другим!
А «Война и мир» другого классика? С которым рядом в Европе и поставить некого. Вокруг чего все там закручено? Он влюбляется и уезжает. Приезжает, а она – с другим!
Евгений Онегин тоже. Он ей отказал, уехал. Приезжает, а она – с другим!
Не говоря уже о потерпевшем горе от ума Чацком. Тоже ведь приезжает, а она – с другим! И так далее в русской литературе. Унд зо вайтер, энд со форт, анси де сюит, тутти кванти, эт цетера – в немецкой, английской, французской, итальянской и рецептурной. 
Действительно, что было, то было. А сегодня? Как выразился стихотворец: «Сместилось все под современным Зодиаком: Лев Козерогом стал, а Дева стала Раком!» Так, что ли?
Мучаются: "Все великое и даже мало-мальски значительное в литературе было создано в протесте… в оппозиции к тому духу времени, в котором оно создавалось…"
"О, как же мучительно хочется связать воедино всех этих "кавалеров золотых звезд", "троих в серых шинелях", "иванов ивановичей" и прочее и прочее и с "первой радостью" – радостью хозяйки, очистившей свою хату от мусора, – по "поднятой целине" русской земли оттащить их "далеко от Москвы", и утопить в самом глубоком и темном месте океана!.."
"Послать всех, – особенно тех, кто тебя "вытащил", к такой матери, ибо "вытащил" себя – ты сам, и написать такое, которое повергнет твоих "друзей" в состояние удивленного, молчаливого, тайного или явного – это их дело – восхищения..."
"Правильно. И мне бы…" – и чувствует, как снова наваливается страх. Страх за прожитое. Сколько же он их, дурных легкомыслей-поступков наворочал?
Вот еще один. Вспоминает. Господи! Неужели вся жизнь его – сплошная дорога выбрыков да спотыканий? У других людей – как у людей… Стоп!
Находит выписку из Евгения Замятина: "Жить тихо и спокойно, как другие? Кто это другие? Ерунда. Никто не живет, как другие…" – и успокаивается, освобождаясь от агонизирующего страха.
Потому что понимает: он – не другие. И не был бы он самим собой, если б не надумал и наделал всех тех несуразиц, о которых совестливо и вспомнить страшно.
Чем, как не правдой о своем негодяйстве искупить грех?
Не знаю. Теперь они в публицистику все ударились. И опять – откуда что берется? К примеру, о пьяном рубле и трезвой личности. Одни одно предлагают. Чтобы – только спросит человек: «Т-ты меня ув-важаешь?» – его немедленно в вытрезвиловку.
Другие – другое обосновывают. Дать поверженному алкогомо сапиенсу самому выспаться на улице. Когда пробудится – взяться за воспитание. Дать что-нибудь почитать о вреде и промилле на килограмм живого еще веса. И, отойдя в сторонку, ожидать последствий.
А сам человек, после первой рюмки в последней стадии опьянения пекущийся об уважении? Он-то, что на будущее?
«Грядущие годы таятся во мгле…» – сочинил Пушкин. И это конечно.
А что до сеголетнего процесса, то любой жаждущий у нас очень просто об этих писательских рецептах скажет почти правду. Почти только правду и ничего, кроме почти правды:
– Не хо… хо… Не хо… чу! Ни того, ни другого! – и будет почти прав.
Такое мнение.
 
Новая онкология
     У одной молодой еще барменши на месте молочных желез выросли два голубых шара шоколадного цвета. Случай особенно редкий, потому что на одном было написано золотом «Фокушор», а на другом кириллицей – «Белая лошадь».
     А пить надо меньше.
 
Соразмерность
Теперь все знают, как вредно совать резиновую кишку внутрь. Один даже мой знакомый сочинил такое выражение – КВВК, что значит: «Каждому вредно всовывать кишку». И хорошо сделал. КВВК – легко запомнить, и как потребуется, так и вспомнишь сразу.
А ходил этот мой знакомый водителем категории Д при «Икарусе» или «Каросе». И по разным сашейкам, и через Танарог до самого Херсонесона. Звали этого моего знакомого Виталий Иванович Желужков, а курил он сигареты только ростовские и ростовские без фильтра. И всегда говорил, что от них он меньше кашлем заходится, а от американских по двести рублей, говорит, я всегда бездыханным отрубаюсь.
И вот случилось однажды Виталию Ивановичу попасть на больничку. А там трое уже на столах, старожилы, а их посадили квартетом да внутрь по шлангу и вперли. Вот тут-то Виталий Иванович и сказал себе: «Интересно, – сказал себе Виталий Иванович, – как человек устроен, раз тоже тормоза прокачивать надо?»
Только это он сказал себе, откуда ни возьмись – главный. Заколебал наличный аромат в процедурных и говорит персонально всему персоналу в зеленых белых халатах:
– Коллеги, бросайте операции и срочно ко мне на оперативку!
«Что за черт? – думает Виталий Иванович. – Неизвестно что получается!»
А оно и действительно неизвестно что получается. Лежи или ходи вокруг столов и всецело интересуйся, как человек устроен. Хотя эти кишки, которые внутри булькотят, никуда до потери пульса никого не отпускают.
Смотрит Виталий Иванович, как мойва с крючка на хамсу все равно, а откуда ни возьмись теперь появляется перед ним уже муза и говорит:
– Чего тебе?
«Не возникай!» – чуть было не сказал Виталий Иванович.
Виталий Иванович капитально изучил их сестру. Женщина любит, чтобы ее не замечали. Пусть она стоит перед тобой или там кайфует, а ты делай вид, что ничего не слышишь и не видишь, и веди себя так, будто и нет никого. Это глобально разжигает дамское любопытство. А любопытная способна все.
Виталий Иванович другой раз нарочно полезет в карман с таинственным хабитусом, а женщина так уставится глазами, мол, дескать, что это такое? А Виталий Иванович возьмет и вынет из кармана нарочно какой-нибудь клапан Лопушинского. Женщина так и вздрогнет от любопытства, как индийское просо дурра на ветру!
Появляется перед Виталием Ивановичем муза и говорит:
– Чего тебе, – говорит, – больной? Или мотор глохнет?
Виталий Иванович, не глядя, переключился тогда с шикмодерной перегазовкой и дунул во все дыхательные перепонки. И сразу тебе три планеты на полосу встречного движения вылетели, а Земля – аж через два бордюра на обочину!
– Пожалуйста, – говорит тут неизвестная муза, – мы, – говорит, – что называется музы. Мало ли чего тебе хочется, а мы на трудовой вахте что угодно натворим!
Еле отвязался мой знакомый. Выбежал Виталий Иванович на эту трижды переименованную. Выбежал прямо на улицу Склифопироговскую и сказал себе:
– КВВК! Кишку всовывать вредно каждому. Особенно, если музы потом аккурат по шлангам ходють!
А, придя домой, Виталий Иванович так сказал жене своей Желужковой:
– Не пугайся, конечно, Ченальдина Муреновна, и не волнуйся. Только нет никакой в мире соразмерности. И ошибка-то всего в какие-нибудь полтора парсека на всю вселенную, а все же удивительно, Ченальдина Муреновна, до отпада удивительно.
Сколько той жизни? А вот.
 
Пути Господни
Выпускница обоих десятых классов Пастельнич после двадцатилетки удивительно неисповедимо вошла в гламурный круг. А в его квадратуре не было ни одного разночиновного или постороннего проблемам большого города. И эта Пастельнич всегда заходила в желтую редакцию и там круто сотрудничала.
Пастельнич была ни какая Лофи Сорен или другая трепонема, а была синим чулком, с двух лучин соскальзывающим. Это надоело окружающим, и ее лишили иллюзий.
Однажды Пастельнич сказали, что, мол, читатели интересуются художенственным освещением легкого поведения во дворах и массажных подсобках, и вот вам задание.
Пастельнич, посмотрев на себя утром в зеркале заднего вида, мобильно ответила:
– Как только, так сразу!..
Хорошая такая была. Потому что с задания выпускница Пастельнич не вернулась.
– Ухтыка Кая! – один подумает, другой не скажет. Третьему – по барабану. А некоторые редакционные – без понятия: мол, только пять месяцев прошло тому назад. Потому что редактор – это редко вступающий в акт, где ему сегодня врубиться?
Так и больше пройдет!
А молодым, особенно, везде – у нас дорога.
 
Ух!или Отражение зарождающейся любви непутёвого апологета литературы кпростой монтёрше пути
День под знаком Тельца в год Оранжевого Быка (Коровы).
Путейский околоток. Внизу шпалы. Вверху рельсы. Между ними подкладки.
В них Мария Магдалинова, оранжевожилетная заочница факультета «Путь и питьевое хозяйство», забивает костыли. При каждом ударе из бюстгальтера дебелотелой Марии выскакивает очевидное для зрителя и очень-таки не жалкое ему и другим половым антиподам содержимое.
Христофор Иосифович Ювачёв, творчески нацеленный на отражение попутных чувств российский писатель, который, тем не менее, не более чем писатель, сидит на дрезинке и, оглядывая всё живое голыми глазами, обэриутно облизывается.
 
Действия первое и последующие:
 
М. М.(ударяет молотом по костылю, который, однако, продвигается, скорее, нисколько, чем сколько надо).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Христофор Иосифович! Я Вас прошу: не говорите «ух»!
Х. И.: Хорошо, хорошо!
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Христофор Иосифович! Вы мне обещали?
Х. И.: Хорошо, хорошо!
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Как Вы не понимаете простой просьбы? А ещё инженерá человеческих душ! В книжках отражаете. Вы их не любите. Нехорошо...
Х. И.: Инженер – не приженер! Не при жене будь сказано: в любви нет ничего нехорошего, только то, что прошло через человека может стать нехорошим. Люблю нелепое!
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух!
М. М. (вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации): Отпад! Ну, я прошу Вас, забойно прошу: дайте добить... А правда, если жене в то время думать о муже, то измена не считается? 
Х. И.: Святая правда, Мария! Думайте, и добивайте костыль, и меня окончательно! Я по вашему вопросу уже многое отразил, вам известно…
М. М. (бьёт молотом по костылю).
Х. И.: Ух… (в противоположную сторону) – кровь с молоком! Известно – ты и в духовности телесна!
М. М. (не вправляя содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, роняет молот и ничего не может сказать).
Х. И. (слезает с дрезинки и направляется в сторону лесопосадки).
М. М. (сначала стоит неподвижно и ориентированно смотрит, но потом, вправив содержимое бюстгальтера на место постоянной дислактации, пеше по-танковому смещается за носителем любви).
Занавес,
за которым не видно, кто декламирует: «Ух, ты милая коровка, ты ли виноватая? Вымя белое, неловко, что сама лохматая!»
 
Катя
 И радость, и горе испытала Катя. Радость – когда нашла в одной упаковке, прямо, десять тысяч. А горе – когда ее нашли те, которые потеряли деньги. Смертельно испугалась тогда Катя. И побежала, побежала, побежала.
Прибежала в один собес местной администрации и хотела там за кучу заявлений спрятаться. А председатель правления увидал Катю и говорит:
 – У тебя столичная прописка имеется?
А Катя ему:
– А как же?
Председатель говорит:
– Ишь ты, какая тонкая! Хочешь, я тебя менеджером по работе с электоратом возьму?
А Катя говоримт:
– Отвали, козел с электролаком!
Председатель с достоинством подумал: «Сама ты сопля цельномолочная», – и говорит:
– Точно тебе говорю!
Заинтересовалась тут Катя:
– Что ж, мало вам парашютисток?
Председатель умно пошевелил пальцем и говорит:
– Такая ситуевина – одни подснежницы остались.
Тогда Катя посочувствовала:
– Ладно, совсем заколебал.
И взял ее председатель, посадил компьютер включать.
А Катя включала-выключала, включала-выключала и все равно смертельно испуганная, и умерла.
Председатель ужаснулся и попросил из-за двери двух пенсионеров внутренней службы. Зашли два шкафа – один с «малолетки», другой с «общака».
Председатель сильно невнятно говорит:
– Господарищи! Унесите скорее эту мертвую менеджершу.
А бухгалтер отдела повышения персональных выплат говорит:
– Нет, это не менеджерша. Она только комп выключала. А менеджерша, наоборот, вон сидит.
Амбалы говорят:
А нам все равно. Сказано – менеджершу унести, мы ее и унесем.
Стали они к менеджерше подходить. Менеджерша на пол легла и говорит:
– Никуда я не пойду. Это невыносимо!
Шкафы удивляются:
– Почему же? Очень даже выносимо! – и начинают менеджершу с пола поднимать, но никак поднять не могут, потому что менеджерша очень полная.
– Да вы ее за ноги, – говорит бухгалтер персонального повышения.
– Нет, – говорит председатель, – эта менеджерша мне вместо жены. Потому прошу вас, чтобы подснежные части не оголять.
Менеджерша говорит:
– Слышали? Кончайте ваши мульки, не смейте меня снизу оголять. Как Распутину!
Тогда пенсионеры взяли менеджершу под передние ноги и все равно выперли из отдела. Председатель вдруг согласился и даже велел соратницам продолжать производить труд.
– А что делать с этой? – говорит повысительный бухгалтер, показывая на Катю.
– Е-мое, – говорит хитрый председатель, – перепутали! Действительно, что же делать?
– И кто теперь за компьютером сидеть будет? – говорит опять бухгалтер. Председатель схватился за волосы, раскидал по столам заявления и говорит:
– Бляха муха, безобразие получилось!
– Безобразие, – говорят остальные.
– Вдруг председатель почесал свои храпесидии и говорит:
– Хэх! А посадим покойную за компьютер.
Посадили бывшую Катю за комп, будто прежде. И сидит она, как живая, только цвет лица вроде недорумяненный и один глаз открыт, а другой совершенно закрытый, хотя на нем тени не хуже коктейля переливаются.
– Ничего, – говорит председатель, – сойдет.
А пенсионеры уже в двери постукивают. Не те, из вынутренней службы, а натурально всякие. Волнуются, не случилось ли чего? Может, новый указ о каком-нибудь повышении хоронят?
Председатель открыл дверь. Посетители растыкались по разным столам со своими бессовестными «почему»? Кому монетизацию подавай, кому кресло с ручным управлением, кому «Крейслер». А одна темная старушка взглянула по дороге на Катю и остановилась.
– Господи Иисусе Христе, – говорит, – с нами крестная сила!
Она б еще Сатью Саи Бабу или четырнадцатого Далай-ламу вспомнила!
У нас ведь не только автомашин, но и разной тосетины всегда еще не хватает. А церковь отделена от государства.
 
 Рецессия
     Ещё не пожилой пропитчик пиломатериалов и изделий из натуральной древесины Малолёжный, начав с понедельника новую жизнь, решил это дело в духе демократии отметить и три недели через древесный уголь пил политуру.
     И вот этого Малолёжного, грубо не поинтересовавшись причиной пиесты, уволили из мебельного производства, в котором он пропитывал круглые столы на высшем уровне. Малолёжный был кровно раздосадован беспонятностью начальства, диалективно вступившего в кризис, и, решив назло вернуться к прежнему прогрессу, продолжал пить просто так.
     Тогда какой-то гражданин великой России, всегда стоявший и сидевший за всё прекрасное в человеке, но за спиной у других, обратился к властям. Когда старшина общественной институции, боровшейся в то время за общественный порядок, попытался вывернуть Малолёжного зеркалом души к окружающей среде, бывший пропитчик строго его предупредил: «Без противогаза не включать!» Служивый согласно кивнул, притупил чувство долга, чем немедленно и возвысился в глазах, которые давно уже целко намозолил.
     Малолёжный провёл в изоляции так себе срок, за который старательно не успел и протрезветь, и был транспортабельно с откатом передан в лечебно-трудовой профилакторий.
     В палате Малолёжный согласно рецессии выступал после отбоя о налоговых безобразиях старой и даже новой жизни. Его остро слушали, а один муж, который тоже в тяжёлый день довёл свою семью до ручки, достал из-под подушки эту матированную вещь от захлопнувшейся двери будущего и подарил её Малолёжному.
     С тех пор и распространилась эта рецессия. Того образа жизни, который мало чем отличается от прежнего, а в отдельных малолёжных случаях с кризисом надо не дремать и даже, вообще, держать ухо востро.
     А молодёжь у нас замечательная.
 
Васькизм
Писатель Василий Бузовалов забрался на верхнюю полку и там задумался. О счастье народов, у которых не было великих вождей.
Со временем он уснул, а когда проснулся, увидел на себе ярлык. «Значит, оценили!» – обрадовался с большого ума Василий. Конечно, он не писатель Достоевский, но что писатель досытаевский – это точно.
Он вчитался. «Вождист»», – было высечено на ярлыке. «За что высекли?» – по привычке еще того времен и испугался писатель Бузовалов. И что-то немедленно стало грызть его, как свинья репу.
Оказалось – память. Оказалось – не забыл Василий Бузовалов о вожде, назвавшем таких, как он, инженерами человеческих душ и учредившем звание Героя ненашего времени. А государственного.
Он немного повспоминал и не поверил. Нашему времени. Такая еще с того времени заведенка была. Только одному ефрейтору поверил, было, его кумир, но и тот его обманул и напал вместе с Барбароссой на народ, не понявший своего счастья. Потому, что в хапофеозе незаметно вырастил-таки великого вождя.
Потом, правда, окружающие нолики поставили и на нем крест. Или что-то около – этого красностенного. Железную дисциплину сдали в металлолом. Цельнометаллических вагонов наштамповали.
Писатель Василий Бузовалов забрался на верхнюю полку и там задумался. Потом уснул, а когда проснулся, почувствовал себя легко, как в молодости Васькой. И, естьественно, ему подрубать захотелось.
И вот уже колеса, будто жалобы снизу, по стыкам себе постукивают. А Васька слушает да ест. И ни о чем не думает.
Жаль только – все, что здесь описано, описано не все и не только здесь. А то бы…
 
   Клин клином
Здесь такая средних лет и наружности урожденная Лакучая ходила к одному чинуше. Она ходила и упрашивала его, чтобы он дал ей справку о том. Что не состоит ни с кем ни в каком браке. А этот бюрократ упорно, прямо, никакой справки ей не давал, хотя обещал.
И вот она ходила, ходила, а он упорно даже обещать перестал. И так уже она далеко зашла, что он тоже пошел на принцип, чтобы не давать и все – такой справки. Взял и женился на этой Лакучей. А?!
А здесь – бац! – читает урожденная Лакучая в прессе, видит Лакучая по телеку резолюцию и накал борьбы с бюрократизмом. И загорелась – cвою лепту своему преподнести.
Наступает ранняя ночь. Он к ней без всяких там ля-ля-тополя под одеяло разогнался, а она без справки за двумя печатями тормозит и даже, наоборот, не пускает.
Он ей – мол, обязанности надо исполнять. Она ему – ой, ой, горит, как надо, давай справку по-быстрому, что федеральное решение не игнорируешь. Он ей… Она ему опять…
Понял что чиновник или так разошлись, как в море готовые самовары? Одновременно другие постановления о коррупции там и прочие – тоже мраком ночи покрыты.
А зори здесь тихие. Все молчат. Будто за зубами «Моментом», а не «Флуодентом» ухаживали.
 
 Молча
Суеплет Набалдишис плел интриги. Молча. Набалдишису суетливо помогал некто Достигаев. Некто Достигаев тоже умел молча показать, что нам, татарам – один черт: что этаких подтаскивать и что разэтаких оттаскивать.
Они работали по социальному заказу самих парламентских структур. Самые парламентские структуры спали и в тяжелом сне видели интриги.
Набалдишис и Достигаев ограничивались максимумом аванса и усердно трудились. Через двести восемьдесят дней, то есть через сорок недель Набалдишис молча плюнул на финише. Достигаев напротив бросил окурок и растер. И Набалдишис растер.
Так без особых телесных поощрений и плевались даже в присутствии заказчиков. Заказчики тоже были удовлетворены так, что потеряли дар речи. Речи потом на пленарных заседаниях отыскались, а дар речи так и лыснул в одно место, не ко сну будь сказано – в какое.
Суеплеты эти больше пострадали. Достигаев прямо обалдел, а Набалдишис – наперекосяк. И сочинил песню без слов. И без подписи. Потому что начисто забыл первую половину своей фамилии.
Годами сидел и перебирал варианты, вспоминая: Булдадишис, Черездишис, Междудишис, Ездадишис, Вольнодишис…
Потом: Вольводишис, Ренодишис, Маздадишис, Хондадишис, Пежодишис…
Или: Окнодишис, Полодишис, Цветодишис, Хренодишис, Пестодишис…
Куда ни посмотрит – опять новое обозвание себе шептуширит. Посмотрел бы на себя!
Другие суеплеты тоже известность снискали. Некий Горький даже посвятил Достигаеву и другим довольно несмотрибельную пьесу.
А что до текущей мимо судьбы интриги ихней… На что уж История, бубен ей в дышло, и эта себе мимо просклизнула. Молча.
 
Историческая верояция благого вения
 
– …Какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, – тут лицо из надменного превращается в умоляющее, – ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?
– Ну, конечно, не было, – отвечает хриплым голосом спутник, – это тебе померещилось.
– И ты можешь поклясться в этом? – заискивающе просит человек в плаще.
– Клянусь, – отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются. М. Булгаков
 
     В светлый день Пасхи говорят это люди друг другу: "Христос воскрес", – получают утвердительный отзыв: "Воистину воскрес", – и с умилением христосуются. Я сам, бывало, весь из себя христосиком балдею и забываю все на свете, а не только историю.
     А ведь и в научных трудах, и в "Занимательном евангелии", и даже в "Мастере и Маргарите" такое излагали… Почти что такое…
Во времена пятого прокуратора Иудеи Понтия Пилата исторические события случались гораздо реже, чем раз пять в день, в год или даже в пятилетку. Когда в городе незвано появился рожденный девственницей Иисус Христос, а Иуда Искариот анонимно накатал на него телегу, то люди как раз митинговали у прокурат-оратуры, точнее, орали, требуя хлеба и зрелищ, в том числе побольше исторических событий в единицу времени.
И научно мало обоснованное, но конкретное их количество выкрикивали:
– Раз пять! Раз пять! Требуем! Требуем! Раз пять!
Понтий Пилат и пошел им навстречу, но – в меру своей испорченности, то есть не той дорогой, а этой:
– Распять, – говорит, – этого Иисусика по просьбе передовых, – добавляет, – трудящихся демоса! Да на кресте чтоб, во имя Господа! – воздымая десницу к небесам, уточняет и размахивает.
Воистину неисповедимы пути Твои, Господи. И на путях осуществления объявленного народным мероприятия незамедлительно начались и подолгу времени затем многажды продлились многие трудности.
Несколько лет утрясали сметы и куркуляции работ, штатные расписания НПО "Голгофа" и Лысогорской канатно-рельсовой дороги. Столько же лет и зим разрабатывали технические условия изготовление креста, инструкции по охране труда и карты технологического процесса распятия.
И только через три года после того сляпали изделие, мало-мальски пригодное для распятия, и в пределах Божеских допусков по вертикали установили его на Лысой горе.
 Но из-за очередной реорганизации производства у смежников не была готова плащаница. Не было и нужных гвоздей: предусмотренные рабочими чертежами типоразмеры были унифицированы с применявшимися в кибуцном строительстве, – туда и уходили.
Когда стало ясно, что кренящийся с каждым землетрясением крест может, не дождавшись прибивания Иисуса, завалиться и прибить прораба Левия Матвея, последний задумал вывернуться из этого цейтнота с Божьей помощью. Через ангелов-хранителей своих друзей наверху он добился решения о воскресении Христа.
Остальное было делом темной ночи, другими словами, всенощной. С вечера отправив донесение о распятии Христа, Матвей вывел его в голые пески под ясные звезды.
– Вперед! – говорит.
Христос за долгие годы ожидания тоже стал уже не тем Иисусиком, каким был.
– Лучше вверх, – отвечает, – чем вперед!
Хитрый Левий Матвей только примирительно махнул на прощание:
– Вам с Богом виднее, – да и отправился к заядлым синайским блудницам.
Христос сунулся, было, следом, стал каяться, что ни разу не согрешил и не сможет, дескать, перед Всевышним, как надо, покаяться. Но тут его призвали. Так он с этим своим гласом вопиющего в пустыне и вознесся.
Левий же Матвей кому с утра, а Понтию Пилату – к обеденному возлиянию такую сцену разыграл с предъявлением простыни, которую случаяно у блудниц прихватил, что до сего дня этой плащаницей со следами крови "Христовой" дурят верующих в Турине.
А простой демос, который ничего своими глазами так и не видел, с той самой утрени стал у этих фарисеев из НПО спрашивать, где, мол, Иисус:
– Христос воскрес?
А те в ответ:
– Воистину воскрес! – и ну целоваться, чтобы глаза свои бесстыжие спрятать!
Во-от как дело-то было… что эта древняя история той левой плащаницей обернулась.
 
    Было
                                                                                                                       – Надо, надо, – ела, ела...
                                                                                                                                            Надоела, надоела!..
 
Жил-был и Жила-была. По фамилии Уклюжие. Жила-была – бабой нотной была: Жúла-была по нотам пилила. Уже и жилбылята в три косых сажени вымахали, а она, знай, пилила.
– Вкрути мне, – говорит однажды, – лампочку, хоть бы и стосвечовую! У этой уж все ватки выгорели из тех шести десяти, которые ей со знаком качества впаяли!
И назавтра обратно то же говорит. Достает и достает мужчину. А Жил-был везде по дому, огороду ходил, но боялся. Лошадей – спереди, собак – сзади, а женщин – со всех сторон. Выходит, что делать нечего. Надо вкручивать. А не охота.
Потому не прошло и ста вечеров, как, и звените, спер он в фирменном коровнике лампочку, облизал дочиста и позвал жилбылят. Ну, те с младых ногтей виды видывали. Взяли легенько батьку под микитки да под карачки и подняли до потолка. Походили по кругу, повращали подстарковатого по часовой стрелке – старую безватную лампочку выкрутили. Через время против часовой стрелки его столько же раз покрутили – и нá, маманя Жила-была, тебе новый люкс для внутрисемейного освещения!
Посветлело в избе, тогда давай Жила-была другим донимать. Да со своей мамой в пересменку и говорят, и пилят, и припевают:
– И что за мужик такой, гвоздя вбить не может?
И обратно выходит, что делать нечего. И долго еще терпел этакие песни Жил-был, потому что нигде нельзя было найти пары дебелых гвоздиков, по научному – дюбелей. Только когда конюшню, где раньше церковь была, стали обратно к дороге, ведущей к храму, пристраивать, там и нашел. На них хомуты да черезсупонники со славных времен еще красной кавалерии до сего дня сохли.
Пообдирался, ровно хлыст потрелеванный, но добыл-таки гвоздья, толечко чутку и гнутые. Выправил поровнее да и понес в двух карманáх в свою избу. К той поре жилбылята уже нашли себе лягушек-царевен из Заболотья. Срубили срубы, съехали от старших Уклюжих да взяли и сами жилбылят мал мала меньше настругали.
Пришел Жил-был на свое остатнее, какое-нито, хозяйство. Жила-была с коровой перемычку затеяла, убирается там всяко. Тещи тоже пока слыхом не слыхать. Вбил Жил-был гвоздь. Вбил и второй.
Тут на звук прямо в полномшубке залетает в горницу Жила-была голосисьтая. Жил-был ее за шиворот хвать, и – на гвоздь, который поближе, воротом и цепляет!
Жила-была верещит. Приползает на родной голос теща. Он и ее – за шиворот и на гвоздь, который дальше по стенке дожидался.
Сам кушак в охапку и был таков под кабак околачиваться. А там городские затеяли бывшим хозяевам земли гдевиденты раздавать. В аккурат на рояльный пузырь с холодцом хватило. Так что, когда домой принесли в полном справном состоянии, у Жилы-былы и тещи голоса уже все вышли.
И, что характерно, с той поры в полную силу так и не вернулись. Так – зевки шипящие пооставались. Благодать и полное счастье на при конце жизни такие расцвели, что Жил-был и сам пока не верит. А вот – бывает же!
 
   Удостоверение
Для визирования самого решительного совместного решения двух ведомств Шильникова откомандировали к юристу, курирующему временные трудности.
Сидевшая в вестибюле под сомнительным лозунгом: "Феминизации – нет! Фемидизации – да!" – женщина в кофте столбнячного цвета вопросительно взглянула на Шильникова.
– Я насчет согласования, – остановился он. – Пожалуйста, мое удостоверение.
Женщина, неуверенно заглянув в документ, пошевелила губами и сказала:
– Пройдите в эти двери, пусть там посмотрят.
Худощавый, поразительно похожий на беленького известняка под устрашающей надписью: "Осторожно, высокое напряжение", – несколько минут щерился то на фотографию, то на оригинал.
Шильников предупредительно смахнул шляпу. Такое снятие светомаскировки со светильника разума озадачило зловещего еще больше.
– Не удивляйтесь, – зачастил Шильников, – это теперь у меня лысина, а раньше, как видите там, шикарная прическа была. На вашу похожая, – кивнул он второму сотруднику.
Тот неожиданно обиделся:
– Чего вы со своим головоломьем… гологоловьем привязываетесь? Послать бы вас к такой матери… какой – не скажу, чтобы от работы не отрывали!
– Никого я не отрываю, – стал оправдываться Шильников, но тут обиделся первый.
– А я, по-вашему, кто? Никто? Показывает недействительное удостоверение, и заявляет – не отрывает!
– Почему недействительное? Там же русским и английским напечатано…
– Напечатано? А печати?
– И печатей тоже две.
– А должно быть сколько? Три?
– Почему?
– По кочану! Хоть ты ему разменяй, что ли?
– Ну-ка, – поднялся с места лохматый.
– Если по закону, – сказал он после вдумчивого изучения, – тут даже четыре полагается.
Шильников ошеломленно оглянулся.
– А вот, у вас другие документы имеются? – поинтересовался из-за дальнего стола пожилой в безрукавке.
– Других не имеется, – теряя остатки уверенности, пробормотал Шильников.
– Гиблое дело, – зловеще процедил зловещий.
– Но если позвонить в наше управление, там могут подтвердить…
– Звонки к делу не подошьешь, – индифферентно хрипнул из угла безрукавый.
Шильников растерялся. Видно, здесь совсем не ступала нога демократии.
– А говорят, сегодня все по-новому работают…
– Говорят по-новому, работают по-старому! – огрызнулся лохматый.
– Если не верите нам, – снизошел худозлющий, – можем к старшему специалисту по персоналу пройти.
Старший, едва взглянув на документ, уверенно сказал:
– При подобных служебных формах обходятся двумя печатями.
– Вот видите! – обрадовался, оборачиваясь, Шильников.
– Но, – продолжил чиновник, – на этом удостоверении не хватает подписи. Вот здесь…
– Недоразумение какое-то, – сник Шильников.
– Наверно, – возвращая документ, улыбнулся спец. – Все бывает, а подписи нет…
Выйдя из кабинета, Шильников решил позвонить куратору, к которому направлялся.
– Извините, я должен завизировать у вас…
– Милости прошу, жду, жду. Как говорится, я визирую, значит, я существую!
– Но, оказывается, у меня удостоверение не в порядке. И меня не пускают…
– Кто не пускает? Какое удостоверение? У нас вход свободный!
– Почему ж вы меня задержали? – спросил Шильников у поразившей его женщины в вестибюле.
– Я? – остолбенела она. – Вы сами почему-то с удостоверением пристали. Задержала? Это я тут время теряю, дочку жду, а вас сразу к специалистам по документам направила!
 
   ПИСЬМОтветное
Уважаемая редакция!
Спасибо Вам за Ваше доброе письмо. Я перечитал его много раз и выучил наизусть. Меня можно разбудить ночью, и я сразу без запинки начну:
«Уважаемый Н. Е. Моржовый! К сожалению, так и не удалось использовать на страницах гламурного издания «Тушите свет» Ваши художественные миниатюры. Лично мне они понравились. Вот это – «Не тронь свинью!»: В напряжении – розетки пятачок – сунешь гвоздик, так бабахнет! И молчок!»… Замечательно заметили! Но Ваша тема выключения света и напряженного всовывания не совсем в нашем формате, она слишком узка для наших читательниц. Конечно, момент привлекательности налицо – свет потухнет, но ведь в стрессовой ситуации! Не лучше ли рассмотреть это в журнале «Охрана труда» или электротехническом?.. Из других замечаний: вряд ли уместно упоминание свиньи в год Крысы…» – и так далее, и так далее до самой подписи – «по поручению редакции П. Сдадуллина».
Я читал это письмо своим античитабельным знакомым. Всем оно очень нравится. Вчера ко мне пришел мой родственник Выхиляускас. Собственно говоря, он не совсем, может быть, и родственник. Потому что мой добрый дядя только издалека, наверно, общался с его золовкой, о чем она еще в ХIХ веке буквально талантливо поведала в малоизвестном списке своего пассажа «А я колени растворяла».
И этот Выхиляускас хотел остаться у меня ночевать. Я прочел ему Ваше письмо шесть раз. Он очень сильно улыбался, видно, что письмо ему понравилось, но подробного мнения он высказать не успел, потому что ушел, не оставшись ночевать.
Сегодня я ходил к нему сам и прочел письмо еще раз, чтобы он освежил его в своей памяти. Потом я спросил у Выхиляускаса, каково его мнение. Но он вдруг начал кричать о хорошем средстве – мол, если один флакончик залпом опрокинешь, то одним дураком станет меньше.
А потом даже выломал у стула ножку и при помощи этой ножки хотел мне дать по подрыльнику. И выгнал на улицу. И снова кричал, что если я еще раз явлюсь к нему с этой долбостебицей, то…
Это были, конечно, с его стороны выражения грубых и неостроумных слов. И женщин он не любит. Хотя иногда любит. Кажется, даже очень часто. Я, конечно, ушел и понял, что у него был, возможно, сильный приступ или еще чего, и ему было не по себе.
От Выхиляускаса я пошел в парк. Между прочим, там в отвлеченном виде и прикиде гуляла одна спирохетная дама, в смысле вся в завитушках, то есть не венерическая, а Вера Павловна. Потому что, когда я догнал ее, то мы познакомились. Она оказалась ощутительно интересной своим бюстом и очень остроумной.
Я тоже решил блеснуть Вашим письмом, достал его и принялся читать: «Уважаемый Н. Е. Моржовый! К сожалению, так и не удалось использовать…» – и так далее и так долго, потому что освещение было уличное. Вера Павловна сказала, что если мы придем домой, то я что-то увижу.
И я увидел. Как Вера Павловна ушла с бюстом к себе домой, а из одного окна стали выкрикивать: «Миру – мир! Заработки – рабочим! Отпахалки – мужикам! Мужики – бабам! Алле, ты насос в шляпе…»
Я сразу же немного отошел от чувства потери, но тут из другого окна крикнули: «Хулио Тутнадо?!» – и я, образованный не на испанском фольклоре, а на русской классике, недолго думая, «что делать», решил удалиться. По примеру Лопухова, от души одолжившего свою Веру Павловну своему кере Кирсанову.
Потом, в свободное от политических шатаний время я опять круто задумался над Вашим письмом. Вот Вы об «Охране труда». А охрана ничегонеделательных богатств, которые выработало человечество?
Или Вы вот сожалеете, что так и не удалось использовать мои шедеврализмы. В нашей стране развитого искусства из народа это не такой большой руки беда. Я Вам еще пришлю. Или прямо в руки передам. Напишите только, где мы можем встретиться, где наши пути пересекаются?
Ну, киоски, бутики у нас разные, это да... Соляриумы, фуршетные, рыбалка… Может быть, в маршрутках, автобусах, трамваях? Так Вы на них не ездите… В увеселительных залах культурного досуга? Так Вы в театр абсурда не ходите… А я в нем живу.
Самое ценное у человека – жизнь. Вот так задумаешься. Надо ценить жизнь – она опять вздорожала! Лук-порей на базаре уже не двадцать, а двести!
Еще раз спасибо за письмо. До свидания и с уважением.
Автор успешно неиспользованного – Н. Е. Моржовый.
 
Адамское
 
А контора пишет
Когда-то работал Адам в конторе. Это сегодня курьер сидит себе да смотрит, кто и как входит. И выходит. Из Интернета, только клавой тарахтят, не успеешь понять, когда и словом перекинуться разрешается. Конечно, не без того, куда-то посылают, но сплошь факсы и файлы прицепные и с расширением. А раньше – где там, как там?
Пишут, пишут авторучками, скажут Адаму: «Отнеси бумаги», – отнесет потихонечку. Скажут: «Принеси», – принесет, не спеша. Пока не стали цепляться: и – «только за смертью посылать», и – «долго ходишь»…
Обиделся Адам: «Ну, я вам понахожу!» Раз послали его с бумагами. Взял он одну и быстро сходил. Для собственных нужд использовал!
Прошла неделя, вторая. Никто не ищет, не горюет. Отнес тогда Адам в свой частный нужник штук двадцать бумажек.
Уже и этих не осталось на гвоздике, а опять никто их ни за что не хватился.
Рассердился Адам окончательно и отнес к себе всю исходящую пачку. А потом – и входящую тоже. Потом уже все помещение бумажками на гвоздях позабивал. А контора все себе, как ни в чем не бывало, пишет. Плюнул Адам. Уволился.
 
Дареному в зубы
Подарили Адаму на день варения хо-орошую-таки книгу.
Обыкновенно как? Плохую книгу дарят. А если хорошая – разве что на что обменяют. На худой конец – детям или внукам оставят. А тут – на тебе: подарили, а – хорошая!
Адам прямо задумался надолго. «Куда мне теперь с ней? Обменять? Так дураки они, кто дарили! Сами бы давно уже… Подарить? Так дурак я вам – хорошую книгу дарить!»
Куда теперь ни пойдет Адам, в магазин или, извините, в другое место, а в голове все эта книга. Ну, хоть читай, ей-Богу!
 
Кот и общество трезвости
Дружно жил Адам с соседями. Только появился среди них один пьянчуга алкоголый. Бывало, к концу дня такие уже узоры вышивает. На четырех передвигается.
– Земля, – говорит, – что-то очень вращается за последние два миллиарда лет, или даже три, руками придерживать привыкаю!
А то с устатку прямо на дорогу приземлится. Трактор едет, механизатор кричит:
– Дай проехать, ноги убери!
– А это не мои! – отвечает.
Вот однажды шел напрохмелах этот ханурик мимо Адамова подворья, увидел на подоконнике миску с простоквашей. Оглянулся, никого нет, приложился и выдул, хорошо если две капли там оставил. Не успел и шагу переступить, а тут – Адам из-за яблони выходит.
– Честь, – говорит, – сосед. Что за нужда тебя привела?
– Честь, – варнякает Алик в ответ, – дедка Адам! Как же ты окно оставил открытым? Гляжу, а твой котяра всю простоквашу вылакал!
Сообразил Адам, в чем дело, потому что никакого кота никогда в хозяйстве не заводил. «Проучить тебя, – подумал, – что ли?» Схватился за голову и ну ахать да переживать натурально:
– Ай, Мурзик ты наш, Мурзик! Как не уберег-то тебя, как? Ведь какой Котофеич погиб теперь из-за меня, недоколыханного!
– Ч-что ты б-буровишь, дед? К-как погиб?
– Я же крысиной отравы в простоквашу бухнул, от мух чтобы. А кота вот забыл в сарайке запереть. Такой ведь был, солидный да разумный!
У непросыхаемого этого тут же нестерпимая резь около пупка образовалась. Как рванул он домой – ни в одном глазу мути не зацепилось, не говоря уже о ножной вышивке.
Долго потом больным проохал. А когда, все же, встал с одра, потому что, кто же умирает от простокваши? – то первым делом у дьякона в общество трезвости записался.
Вот тебе и кот, которого не было!
Охота
Когда после армейской службы Адам вернулся домой, то не сразу сообразил, что старшина роты утверждал не всю правду, говоря, будто в Сочи – вот охота: и ту охота, и ту охота… В деревне было то же. Увидев новую библиотекаршу, блондинистую девицу по имени Ева и без обручального кольца, Адам немедленно почувствовал себя охотником.
Начал он с того, что послал почтальонше, заведующей клубом и уборщице сельской администрации по анонимке одинакового содержания: "Самый охочий охотник до дам – дембильный этот, дебильный Адам"!
Когда дичь окольным путем ознакомилась с этим наглым заявлением, она затрепетала. Потом нервно рассмеялась. Потом успокоилась и не знала, что об этом думать. Но стала ждать – чего-то, что должно было по женской логике случиться.
Следующим шагом Адам вступил в библиотеку. Ева побледнела, как бумага на лозунге около нее. Потом стала красной, как буквы: "Книга – твой друг!"
Адам хорошо помнил другой лозунг. О том, что женщина – друг человека. И, вслед за старшиной, полагал главным ее долгом – вечером ополоснуться, влезть под одеяло и оттуда прерывающимся голоском шептать: "Милый, я готова!" Но попросил у Евы только какую-нибудь книгу.
И охота вступила в новую, затяжную, но просто насущную для дичи фазу. Адам приносил книгу с прочитанным заглавием, Ева удивлялась:
– Уже прочитали?
– Уже! – врал Адам. – Я быстро…
– Может быть, теперь это возьмете?
– Хорошо.
И так через день и каждый день.
Вскоре Ева стала спрашивать о прочитанном. День ото дня многозначительнее:
– А вы помните то рандеву, когда они?..
Или:
– Правда, этот рыцарь так красноречив? Ах, как я люблю комплименты!..
Адам, конечно, больше молчал, хотя все время думал о моменте, когда он сможет отпустить Еве комплимент. О котором старшина говорил:
– Лучший комплимент, который можно сделать женщине – это без лишних слов сунуть руку под юбку!
Это было время серьезных раздумий Евы. Не было дня, не говоря уже о ночи, чтобы она не думала: "А правда он это самое, как в письме написано?" Женская душа потемки, а тут такой охочий фонарик, оказывается! Ее начинал разбирать смех, и тогда, низко склоняя головку, Ева делала какие-то выписки, работала над каталогом.
Наконец Адам приступил к завершающему маневру. Неделю не приходил в библиотеку. Дни стали длинными и скучными. Ночами высоко развитое, истомившееся воображение Евы рисовало такие сладкие картины встречи с Адамом, что…
Он пришел, поздоровался, с гнусными намерениями поставил бутылку и извинился, что забыл принести книги.
– Ничего… – тихо сказала Ева, – Я могу приготовить кофе…
– Хорошо.
– Не лучше будет, если я закрою дверь на замок?
Адам и на это согласился. Ева повернула ключ, задернула занавески на окне. Потом она сварила кофе, потом он открыл бутылку, потом…
Что может быть потом, если молодые в сумерках наедине, если они немного выпили, если даже первое появление парня в жизни девушки опередил слух о его необыкновенных способностях?!
 
Визитка
Хорошо мужики здоровье поправили в пьянсионате, аж головы гудут. Вышел Адам с дружками, прошлись по свежему воздуху – мало показалось. Горит душа. Хотя бы по граммульке. На каждый зуб, включая расческу.
     На счастье какой-то тип из-под полы пузырек пойла всего за стольник уступил.
     – Не сомневайтесь, если еще надо будет – вот мой телефон, – протянул картонку и исчез.
     Адам приложился из горлá…
     – Н-ну, проходимец! То ж вода простая, распрогробегоматьсовсем!
     – А ну, дай!.. И не пахнет водяркой!
     – Где ж та визитка?
     Бросился Адам к телефону-автомату, набрал номер.
     Ответил мужской голос. Вежливо:
     – Водокачка слушает!
 
Ничего, что
Так вот и знали все в селе Адама, как доброго и отзывчивого, человечного земляка. Недаром его имя дословно означает – человек.
Поэтому когда к Адаму обратился молодой паренек, сменивший его на посту курьера, с важной для него просьбой дать рекомендацию для вступления в партию власти, Адам с удовольствием согласился.
Всего только и спросил:
     – А ничего, что я беспартийный?
 
У телефона
Еще когда подключали в селе телефоны, Адам попросил девушку со станции позвонить ему. Девушка вспомнила и позвонила.
     – Простите, дедушка Адам просил, чтобы я обязательно позвонила. Он дома?
     – Нет, – ответил мужской голос, – Адам в сарае.
Через часик девушка попробовала еще раз:
– Скажите, пожалуйста, дедушка Адам дома?
– Нет, – прозвучало в ответ, – Адам в сарае.
И еще через час телефонистка названивала снова:
– Извините за беспокойство, дедушка Адам не пришел еще домой?
– Нет, – сказали на том конце провода, – Адам в сарае.
Через некоторое время все повторилось.
– Скажите, пожалуйста, дедушка Адам дома?
– Адам, – услышала телефонистка в ответ, – в сарае.
– Иезус Мария! Он что – живет в сарае?
– Нет, живет в доме, но сегодня вынужден весь день быть в сарае.
Девушка терялась в недобрых предположениях и сразу после смены помчалась к деду Адаму. Адам был в сарае.
– День добрый, дедушка, – говорит телефонистка, – вы ведь, помните, просили позвонить, а сами в сарае сидите?
– Помню ли я? Я и сижу, жду ваших звонков…
– Как же так? Я вам весь день названиваю!
– Спасибо, миленькая. С удовольствием весь день отвечаю на ваш голосок. Очень хороший телефон мне здесь установили!
 
Преступник находится среди нас
Сидел Адам в тесной компании. И вдруг в мини-баре погас свет. Когда он вновь зажегся, председатель дачного кооператива удивился:
     – Кто выпил мое пиво?
     Наступила тишина.
     – Та-ак, – протянул председатель, – проведем расследование.
     Заказал еще кружку пива и объявил:
     – Будем выходить по одному. Блендолапов, выйди, пожалуйста.
     – Тот вышел. Тем более что, все равно – приспичило.
     – А теперь гасите свет, – приказал председатель.
     Свет погас. Через три минуты снова включили. Кружка была пуста.
     – Блендолапов не виноват, преступник находится среди нас! – объявил председатель.
     – Пожалуйста, налейте еще… Жирмунский, попрошу покинуть помещение… Гасите свет…
     И опять кто-то выпил пиво!
     – Круг сужается! Еще попрошу кружечку! И гасим свет…
     Наконец, не считая председателя, осталось трое: Адам, ветеринар и рекламный агент. Председатель велел выйти агенту.
     – Ну, попробуйте только не выпить! – пригрозил шепотом рекламщик, заворачивая в свою продукцию еще хорошую рыбью голову.
     Пива налили. Свет погасили. Снова зажгли. Пива не было.
     – Теперь ты, доктор, – председатель с трудом сдерживался.
     Ветеринар выразительно посмотрел Адаму в глаза и вышел.
     – Еще кружечку! – торжествующе крикнул расследователь.
     – Пива нет. Кончилось! – ответила барменша.
     Председателя чуть инфаркт не хватил. Встал и вышел…
     С тех пор Адам смотреть не может на пиво в темноте.
 
Николаева Маруся
Приходит к Адаму и спрашивает:
– Вы дедушка Адам?
– Я дедушка Адам.
– А скажите, дедушка Адам, думаете, вам Николаева Маруся кем приходится?
– Как это кем? Николаева Маруся?
– Да, Николаева Маруся.
– Что Николаева Маруся?
– Не что, а кто!
– Что кто?
– Николаева Маруся!
– Какая Николаева Маруся?
– Такая, какую видите!
– Какую такую? Ты кто?
– Николаева Маруся!
– А я?
– Вы дедушка Адам.
И ушла. К Николаю, наверное.
 
Шестое
Адам собирался на лекцию о вреде курения, но у него куда-то подевались портянки, наверно, вышли из моды, и сноха укутала в них огородное чучело, и он остался дома. Потому и назавтра Адам единственный из деревенских мужиков покуривал себе дома на здоровье: на лекции у них там таблетки давали, а после нее – запивку районного разливу, и все они потом на желудочно-кишечный факультет в инфститут попали.
Если бы Адам знал, что такое произойдет, он бы, конечно, плюнул на то место, где портянки не валялись, и тоже на лекцию пошел. Хотя курить он тоже единственный из деревенских мужиков бросил, даром, что таблеток и инфекции не понюхал. И очень даже легко Адаму это мероприятельство удалось.
Поэтому он решил, раз уж легко такое дается, и пить бросить. И бросил. А потом так и пошло бросать: старуху свою, работу любимую, телевизор цветного изображения, дом, солить огурцы и капусту, бриться.
Все бросил. Одно самое дорогое оставил – чувство. Шестое чувство, которое до сих пор одно и роднит Адама с другими людьми, полноправными обитателями почитай шестой части мира – чувство глубокого удовлетворения. И юмора.
 
Эпистолярка
Адам впервые услышал об этом по радио, когда они со старухой, как обычно, дулись в «муху»: сидели каждый со своей миской каши с молоком и спорили, к кому первому в миску муха попадет.
«Разрешается все, что не запрещено»?
Адам завалился на кровать и уставился в потолок.
По потолку бойко прогуливались мухи. Адам забеспокоился. Это же при поголовном разрешении-незапрещении – сегодня мухи, тараканы и прочие сорокомошки, завтра – другая домашняя живность – по стенам и потолку пойдут, а послезавтра ползунки неслухмянные расползутся, допризывники и солдаты замаршируют, девицы-метелки, под копирку разодетые и раздетые, на дзю-до заспотыкаются.
Уже не говоря об аэлитных пришельцах, которым давно по их законам не запрещается. И это же, как тогда разобраться, где пол, где потолок! Весь порядок в государстве – вверх кармашками?
Адам вскочил, решил написать Федеральному собранию. Не очень-то он большой спец по эпистолярным законопроектам, но мысль основную, все же, изложил. В порядке обсуждения.
«В соответствие с законом всемирного притяжения запрещаются все виды движения по стенам и потолкам жилых и производственных помещений в любое время года и суток всем гражданам обоего пола, а также подросткам до 16 лет, – Адам порылся в газетах и с удовлетворением дописал, – поскольку это не противоречит Всемирной декларации прав человека и другим международным соглашениям и конвенциям, подписанным государством. 
За нарушение предложенного закона принимать меры вплоть до ликвидации стен и потолков».
Отправив письмо, Адам решил в духе нового законопроета применить санкции к мухам и тараканам, зашел в сельмаркет и купил упаковку аэрозольного дезинсекталя. Дома он вчитался в инструкцию, которая гласила, что надо направить струю препарата на насекомых, в случае же попадания струи в глаза – промыть водой.
Адам настолько был поражен глупостью документа, что немедленно снова сел за письмо. На этот раз – авторам на химкомбинат по производству отходов.
«Прошу срочно решить вопрос и прилагать к баллончикам дезинсекталя увеличительные стекла. Потому что, как можно промыть глаза таракану или, тем более – мухе, если не вооруженно их глаза своими глазами не увидишь?!»
 
Что потерял?
Нагрузил Адам полную телегу подарков из городских гипермаркетов. Проехал с половину пути домой и засомневался: «Не потерял ли я чего по дороге?»
Вернулся. Ничего не нашел. И стал спрашивать: может быть, кто подобрал? Одна бабуся говорит:
– Что-то потерянное было, вот только, что – не разглядела.
– Почему?
– Да дедуня эвон подобрал.
Спросил Адам деда.
– Что-то нашел, – отвечает, – а, что – не помню уже.
– Так, куда дел?
– Пацанчику отдал.
Спросил Адам пацана:
– Где то, что дедуля дал?
– Нету.
– А куда же девалось?
– Не знаю. Пропало куда-то.
Приехал Адам домой. Раздал подарки – супружнице, детям, внукам. Всем досталось. Ничего, вроде, утерянного нет. Сел Адам и задумался. Что же он по дороге потерял?
До сих пор не вспомнил и не придумал.
 
Целкий
На задней стенке деревянного сарая охотники мелом рисовали мишени, стреляли, проверяя меткость глаза и твердость рук.
Однажды после дождичка в четверг и Адам пришел сюда со своей тулкой. Даже успел сделать несколько выстрелов, пока не собрались остальные.
– О, вы посмотрите! Никогда не думал, что Адам такой целкий стрелок, – вскричал один.
– Почему? – откликнулся другой.
– Что такое? – удивленно присмотрелся третий.
– Как это ты ухитрился поразить все «десятки»? – обернувшись к Адаму, вскричали все разом.
– Очень просто. Сначала выстрелю, потом нарисую. Опять выстрелю – нарисую…
 
Надо, так надо
Совсем стареньким стал Адам. Забывчивым и послушным.
Как-то внук поинтересовался:
– Дедушка Адам, а ты помнишь, когда на бабушке женился?
– Летом.
– Нет, в каком году, помнишь?
– А ты сам разве не помнишь такого события? Молодой, а уже склероз? Что же ты, когда до моих лет доживешь, помнить будешь?
Говорит ему невестка:
– Вам надо надеть другую рубашку. Эта уже грязная.
 И Адам послушно надевает другую. Хотя раньше не мог терпеть ходить в двух рубашках одновременно…
 
Ничто человеческое
Как обычно, махали после пожара пожарники бумажками, выясняли причины. Вызвали Адама.
– Можете подробно рассказать, что вы знаете о пожаре в квартире напротив вашего дома?
– Конечно.
– Где вы были, когда возник пожар?
– На балконе.
– О, так вы все видели?
– Не то, чтобы все, но – много интересного.
Кто был в квартире?
– Мужик один. Потом женщина в гости пришла.
– Что они делали?
– Сначала выпили чего-то из красивой бутылки, потом закусили.
– Пожалуйста, дальше – что?
– Еще выпили, еще закусили…
– Ну?
– Еще закурили.
– Ага! Так и запишем. В состоянии опьянения… Дальше?
– Он стал ее целовать, она его – обнимать всяко.
– А окурки? Бросили? Куда?
– На пол, наверно. Одежду всю – тоже…
– Так. Запишем. Что еще видели?
– Что… что надо бабуленька… да ведь, голые, под одеяло спешили!
– Опять закурили? Или как?
– Конечно – или как!
– Как же тогда пожар возник?
– Не было там пожара.
– Как? Если вся обстановка сгорела?
– Так то в другой квартире, рядом.
– Вас и спрашивают, как там возгорание произошло?
– А Бог его знает, не видел.
– Почему?
     – Что я – шкаф несгораемый – смотреть, как обстановка горит? Когда рядом – живые люди?!
 
Стословие
Языкословие
 
В начале было Слово...  
Понятно, что Непечатное. Когда появилось Печатное, начался спор – кто главнее. Печатное Слово говорит: "Я главнее! В любой книге пропечатано!!"
Непечатное Слово ответствует, как может: "…!!" – "...!!!"
Печатное слово кричит: "Да я основное! Без меня и тебя бы не было, прогресс бы остановился!!"
А Непечатное опять – раздельночленно: "...!!" – "…!!!"
Вечно спорят, на равных. Не то, что составленные из них языки разные. Недавно Английский прихвастнул:
– Я самый деловой в мире!
Китайский – глаза прищурил:
 – Зато я самый употребляемый!
     Русский язык подумал-подумал, а что сказать-то?
На нём всё меньше изъясняются. Да так выразительно, что лучше бы молчали с выражениями!.. 
                                                                             
Папочке до лампочки
    
Менеджер по внедрению-электромеханик Церабко вышел на Волгу и услышал стон. И сразу сбросил модные сабо и поплыл, и спас половозрелую девочку.
     Но фактическое сообщение об этом подвиге в «Пути Путина-Медведева» администрация опровергла. Командировочным документом, где с печатями написано: Церабко имел алиби в киргизском городе Майли-Сае. Где лампочки раньше хорошие делали.
     А девочка жива-здорова, прям, стонет от счастья...
     И ее папочка накрыл поляну. Где спел: «А я ехал по Чуйскому…» – и поцеловал Церабкову супругу. В том смысле, что чужая женщина – потусторонний свет, без лампочки!
     Вот и всё, что стонами должно кончаться. А что не должно, и не кончилось.
 
 
В мире книг
    
Книголюбка Вилена, коварная подружка Кучмаринка и киевлянин Чертешотько с литфака поехали под Житомир на буряки. Их нежданно и поселили в наклонной хате-читальне.
Ночью вдрабадан стало холодно. Конечно, книга – лучший подарок. И Кучмаринка, согреваясь, отбила у зачитавшейся подружки Чертешотьку.
Шутки, а последний взял и женился на Кучмаринке. Живут на Крещатике, и у них есть скромная библиотека. Потом их сиамская кошечка заболела, и ее сдали на лисий воротник.
Вилену тоже из общаги к альма матери выгнали. До се шукает своих по Подолу. До се дурной русский язык о житомирском фермерстве распускает.
Грамотный человек, а чем ночами заниматься, не знает.
 
 
Обложение
 
Налогообложение прибыли от индивидуальной трудовой деятельности…
Одного книгопечатника обложили. На немного. Десять тысяч. Срок пятнадцатого марта. До восемнадцати часов.
Он двенадцатого утром прибыл с деньгами. Своей прибыли. И не выступал, и не уклонялся. Молча уплатил.
«Мы его – того, не того: чисто маловато обложили, да?» – смекнуло должностное лицо, сидящее пока на налогах. И обложило дополнительно, в сто тысяч. Срок пятнадцатого апреля. Опять до восемнадцати.
Четырнадцатого в обед уплатил!
– Нифигасе! – сказали между собой лица.
Обложили в миллион. Пятнадцатого июня, чтоб до восемнадцати.
Пятнадцатого перед закрытием обложенный налогом на прибыль прибыл!
Обложил, конечно, ещё сидящих здесь.
Но привёз-таки! Печатный станок.
– Печатайте сами!
 
 
О значительном
 
***
«Тринатрийманифам в зеркале сновидений» – назывался доклад кандидата мнимологии Лапшенауша. И многие слушали.
Черкалиев послушал тоже. Сначала, как титькают часы. Потом сонная река ласково укачала его, заплескалась, зажурчала. Чуркалиев увидел, будто он полез купаться. С чужой женой. Или со своей, но тогда не он…
Значит, мастерски докладчик лил воду!
***
Одна тёлка на дизельном топливе по фамилии Либидович, которая любила покрой, междуножье открывающий, мужчин от дела отрывающий, заявила, что никогда ни за кого не выйдет замуж.
– Я, – говорит, стреляя глазами, как спаренный пулемёт, Либидович, – не буду Либидович, если слово нарушу.
Значит, если выйдет, то перейдёт. На мужнюю фамилию.
 
 
Порыв
 
Она была улыбчива и прекрасна. Молчалива и холодна. Он гладил и самозабвенно целовал ее.
Она продолжала с непонятной улыбкой прямо и открыто смотреть на него серыми глазами и молчала. Он, теряя остатки самообладания, схватил ее и понес.
Но вдруг обернулся, пытаясь охватить всю-всю взглядом, и стремительно взял ее. Порыв был безудержен, он бесцеремонно переворачивал ее, бросал на стол, на диван, на широкий подоконник, на ступени ведущей на чердак лестницы.
Наконец он отбросил ее на ковер.
И опять она не вскрикнула, не зарыдала, будто ей не было больно.
Он благоговейно приблизился, поднимая почти порванную фотографию любимой, и бережно разгладил ее.
 
 
Такова ля ви
 
Вызывчук вызвал к жизни. Даваев дал жизнь. Вступакин в жизнь вступил.
Фукин жизнь профукал. Маякидзе – промаячил. Положительных жизнь положил. Отрицательнев – ни в жизнь.
Мах-Склонович на склоне жизни махнул на жизнь. Поконченко покончил с жизнью. Решилевич решился жизни. Ушлишвили ушёл из неё.
Возвращенко возвратил к жизни. Воплотинкин воплотил в жизнь.
A Христофор Иванович работал, работал и умер. А Михаил Евсеевич отдыхал, отдыхал и умер. А Савелий Петрович учился, учился и умер. А Ченальдина Муреновна строила, строила глазки и закрыла навек. А Василий Феопентьевич дурачился, дурачился и умер. А Писсуарий Мурлосапович читал, читал и умер. А я пишу, пишу…
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
СОДЕРЖАНИЕ
 
ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ
Живописание живописца
Притчастный веку клеветон
Из сафьянных портфелей
По либретто карамболем
Любя нескучные поездки
Гордился б нами Ювенал
Случаи и нелепости
 
Статистика: знаков (с пробелами) – 278425;  6, 96 авторских листов
 
 
 
 
       
           
 
 
 
 
 


[1] – на "клаве" компьютера
 
К разделу добавить отзыв
Все права принадлежат автору, при цитировании материалов сайта активная ссылка на источник обязательна